Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10
— Он говорит, что вы подписались именем, которое не ваше.
— Он опять врет.
— Наконец, этот еврей побит, и он на это жалуется, и он боится оказаться в дураках. Это животное внушает мне жалость, и я не хочу искать способов заставить вас оставаться здесь, покуда не узнают, что ваше обменное письмо признано законным в Амстердаме, куда его адресовали. Я сам велю взять у него рассматриваемое письмо этим же утром, поскольку я не сомневаюсь в его доброкачественности. Так что вы можете ехать, когда вы хотите. Прощайте, г-н де Сейнгальт, желаю вам счастливого путешествия.
После этого пожелания принц уехал, не слушая ответа, который я мог бы ему дать. Я мог бы сказать ему, что, веля взять себе это письмо из рук еврея, он мог бы говорить, что Его Величество оказал мне эту милость, и что весь город мог бы отнести это в ущерб моей чести.
Принцы, наделенные чистым сердцем и великодушной душой, часто не считают нужным вдумываться в суть деталей, необходимую для спасения деликатности персоны, по отношению к которой они собираются проявить милость. Поступок этого принца по отношению ко мне немного слишком несет в себе от его благородного характера. Он не мог отнестись ко мне по-другому и предполагая во мне мошенника и желая однако показать, что он меня извиняет, взяв на себя все дурные последствия моего жульничества. И может быть, он так и думал, сказал я себе через мгновенье после того, как он меня покинул. Зачем он вмешался? Почему не сделал вид, что игнорирует эту низкую распрю? Еврей внушил ему жалость или я? Если это я, я обязан дать ему урок, не оскорбляя, однако, героя.
Я размышлял таким образом, возвращаясь к себе, над заключением диалога. Я счел его пожелание доброго путешествия весьма неудачным в наше время. Сказанное принцем, которого я должен воспринимать как повелителя, такое пожелание становится приказом уезжать.
Так что я решил ни оставаться в Брюнсвике, потому что оставшись, я мог бы дать основание для благоприятного суждения в пользу еврея, ни уезжать, потому что мог этим дать принцу основание поверить, что, уезжая, я воспользовался добротой, которую он проявил по отношению ко мне, подарив мне пятьдесят луи, которые я должен был бы вернуть еврею, если бы был виновен.
После этих рассуждений, продиктованных осторожностью и завязанных с честью, которые должны были бы выйти из головы более здоровой, чем моя, я заказываю лошадей, укладываю чемодан, обедаю, плачу хозяину и, ни с кем не прощаясь, отправляюсь в Вольфенбюттель с намерением оставаться там неделю, уверенный, что не буду скучать, потому что именно там находится третья по величине библиотека Европы. У меня давно было сильное желание внимательно изучить ее.
Ученый профессор-библиотекарь, тем более вежливый, что его вежливость не имела никаких оснований и ни малейшей манерности, сказал мне в мой первый визит, что не только приставит ко мне человека, который будет давать мне все книги, которые я спрошу, но он мне их будет приносить в мою комнату, не исключая и манускриптов, которые составляют главное богатство этой знаменитой библиотеки. Я провел восемь дней, выходя из библиотечной комнаты только, чтобы уйти в свою, и выходя из своей, чтобы вернуться в библиотечную. Я увидел библиотекаря только на восьмой день, чтобы поблагодарить его, за час до моего отъезда. Я прожил там в самом полнейшем спокойствии, не думая ни о прошедшем времени, ни о будущем, работа мешала мне сознавать, что существует настоящее. Я сегодня вижу, что для того, чтобы в этом мире быть по настоящему разумным, мне нужно только небольшое стечение очень маленьких обстоятельств, потому что добродетель для меня всегда более притягательна, чем порок. В конце концов, я оказываюсь дурным человеком, когда это случается, лишь от веселья сердца. Я вывез из Вольфенбюттеля большое количество познаний об Илиаде и Одиссее, которых не найдешь ни у кого из схолиастов, и которые упустил великий Поп. Часть из них можно найти в моем переводе Илиады, остальное находится здесь и здесь будет потеряно. Я ничего не сожгу, даже эти мемуары, хотя и часто об этом думаю. Я предвижу, что никогда не найду для этого подходящего момента.
Я вернулся в Брюнсвик в ту же гостиницу, и сразу послал известить об этом моего крестника Датури. Как же я был доволен, когда убедился, что никто в Брюнсвике не знал, что я провел восемь дней в пяти лье отсюда! Мне передали, что шел разговор о том, что перед отъездом я забрал из рук еврея обменное письмо, о котором больше не говорили. Я был, однако, уверен, что из Амстердама должен был прийти ответ, и что наследный принц должен был все время знать, что я нахожусь в Вольфенбюттеле. Мой крестник просил меня пообедать у Николини. Это прошло без разговоров, потому что я с ним еще не прощался и хотел назавтра уехать. Но вот что произошло на этом обеде и что доставило мне большое удовлетворение.
Мы принялись за жаркое, когда слуга г-на наследного принца вошел вместе с дураком-евреем, которого в порыве гнева я проучил за наглость.
— Мне было велено, месье, — сказал он мне, — попросить у вас прощения за то, что я допустил предположение, что ваше обменное письмо в банк Амстердама фальшивое. Я наказан тем, что лишился двух процентов, которые получил бы, оставив это письмо у себя.
Я ответил, что желал бы, чтобы он не понес никакого иного наказания, кроме этого.
Директор Николини не упустил случая поздравить меня с тем удовлетворением, что Е.В. наследный принц дал мне за его столом, и я охотно потешил его тщеславие. Ближе к вечеру я спросил, нет ли у него поручений для меня в Берлине, и попрощался, но вот что заставило меня отложить отъезд еще на день.
Я нашел у себя в гостинице записку от Редегонды, в которой та, выразив мне упрек за то, что, будучи в Брюнсвике, я не нашел времени повидаться с ней, просила меня прийти с ней позавтракать в маленьком домике за городом, где она даст мне все разъяснения. Она написала, что будет не только без своей матери, но с одной девицей, моей старой знакомой, которую я буду весьма рад увидеть. Она просила меня не пропустить времени, которое обозначила.
Я любил Редегонду и пренебрег ею в Брюнсвике не столько из-за ее матери, сколько из-за того, что никак не мог выбрать момент, чтобы сделать ей некий симпатичный подарок. Я также решил не пропускать ее завтрака, движимый любопытством увидеть девицу, которую она отметила как мою старую знакомую.
Итак, я пошел в указанный дом в назначенный час и нашел ее прекрасной и очаровательной в салоне на первом этаже, вместе с виртуозкой, которую я знал еще ребенком в тот год, когда меня забрали в Пьомби. Я сделал вид, что с удовольствием снова вижу ее, но, занимаясь преимущественно Редегондой, изощрялся в извинительных комплиментах по поводу красивого домика, в котором ее вижу. Она сказала, что сняла его на шесть месяцев, но там не спит.
