Семен Брилиант - Микеланджело Буонаротти. Его жизнь и художественная деятельность
Нужна медь – он собирает по всему дому посуду и бросает в каналы, он внушает всем мужество и энергию, молится и проклинает, пока не добивается своего. Форма наполнилась, он падает на колени, благодарит Бога, но, заметя на скамье блюдо салата, ест, ложится спать и встает бодрый и веселый. Служанка приносит ему после сна жирного каплуна и говорит: «Так это человек, который думал умереть? Молодец, право, я думаю, что удары ногами и руками, которые вы в вашем дьявольском бешенстве надавали мне в прошедшую ночь, испугали лихорадку и она скрылась от страха получить то же самое».
Микеланджело, борясь с теми же трудностями, точно так же тратит свои последние деньги на пребывание в Болонье, так как из тысячи скуди, выделенных папой на создание статуи, осталось скоро четыре с половиной! Утомленный, скучая по Флоренции и Риму, по семье и любимой работе, он должен находиться в Болонье до установки памятника. Только в феврале 1508 года медный колосс предстал перед глазами народа при звуках труб и барабанов.
Папа стоит в полном облачении, правая рука его благословляет, в левой он держит ключи св. Петра. Художник думал дать ему книгу, но Юлий II, услышав об этом, гневно воскликнул: «Книгу, книгу… не надо тарабарщины, я люблю меч!» Во избежание соблазна он удовлетворился заменой книги ключами св. Петра. Говорят, увидав модель фигуры, он спросил, смеясь, что делает правая рука: благословляет или проклинает? «Она грозит жителям Болоньи наказанием, если они не будут благоразумней», – ответил Микеланджело. Два года спустя, благоразумно или нет, Болонья открыла ворота партии прежнего властителя, Бентивольо; статую низвергли, тащили по земле и подарили феррарскому герцогу Альфонсо д’Эсте, приказавшему перелить ее на пушки.
Замкнутый в себе, Микеланджело не искал друзей. Этого оказалось довольно, чтобы приобрести врагов. Он был детски доверчив, искренен и прост, но не стеснялся в выражении своих мнений. Великий ваятель не был завистлив и всегда отдавал должное другим; но не в его характере было любезно расхваливать то, в чем он видел недостатки. Встречая недоброжелательство и зависть, он становился сам резок и насмешливо зол. Он никогда не ладил с Рафаэлем, который, напротив, умел ладить со всеми, всегда ровный, ласковый и любезный. Микеланджело никогда не отказывал в помощи тому, кто в нем серьезно нуждался, но не спешил с готовностью помогать всем подряд.
Во главе Болонской школы стоял Франчиа, талант и характер которого были ближе к Рафаэлю.
Говорят, придя в мастерскую Микеланджело взглянуть на статую, он сделал одно лишь замечание, что медь очень хороша. На это Микеланджело ответил, что, конечно, он обязан папе достоинством работы, как Франчиа – тому купцу, у которого покупает краски. Он поссорился также с Перуджино, учителем Рафаэля. Перуджино возмущал не одного Микеланджело тем, что двигался в искусстве скорее назад, чем вперед, торгуя им и заботясь только о богатстве. Ссора с Перуджино окончилась судом, который удалил последнего из города.
Говорят еще, Микеланджело велел однажды сыну Франчиа передать отцу, что ему нравятся больше его живые создания, нежели те, что на полотне. Вообще, за словом в карман, как говорится, он не лазил. Кто-то спросил иронически: что будет дороже, статуя папы или пара быков? На это Микеланджело, намекая на понимание в искусстве, заметил, что это смотря по тому, какие быки: флорентийские далеко уступают болонским.
Из Болоньи Микеланджело вернулся во Флоренцию, к своей семье. Только теперь, 32-х лет от роду, он нотариально объявлен был независимым от отца. Здесь ожидали его многие работы: бронзовый «Давид», двенадцать апостолов для купола церкви и другие.
Двенадцать апостолов имели особый интерес для Микеланджело. Этот заказ – двенадцать фигур, каждая больше четырех аршин, – был принят им на том условии, что каждый год он обязан изготовить одну фигуру и вместе с тем в его собственность переходит 1/12 часть мастерской, специально сооруженной для исполнения заказа. Такое условие было очень заманчиво и казалось остроумно придуманным, чтобы привязать капризного художника к работе, но тем не менее из всего заказа осталась исполненной одна лишь статуя св. Матфея. На этот раз Микеланджело и не мог долго оставаться во Флоренции. Его ожидал Юлий II, который, боясь потерять художника снова, держал его теперь почти как пленника и с трудом отпустил в конце года во Флоренцию на 25 дней.
Глава VII
Сикстинская капелла.
Микеланджело снова вернулся в Рим.
Умный папа встретил его как друга, стараясь подкупить, его самолюбие. Зависть и клевета, казалось, только открыли глаза Юлию на достоинства гордого художника. Слишком скоро, однако, последнему пришлось увидеть оборотную сторону медали. Выше самолюбия ставил он труд и вдохновение, и в том, что было дороже всего его сердцу, он испытал превратность судьбы. Микеланджело не сомневался, что папа, вернув ему свою милость, вернулся вместе с тем и к великому замыслу гробницы; каково же было его горе, когда он увидел, что об этом нечего и думать, каково было его изумление и негодование, когда папа все так же милостиво объяснил ему, что он ожидал его с нетерпением, потому что решил поручить ему громадный и достойный его таланта труд, а именно роспись потолка Сикстинской капеллы. Микеланджело должен оставить резец. Променять его на кисть! Забыть любимый мрамор и вырвать из головы и сердца могучие образы сорока гигантов, своего «Моисея», который, казалось ему, уже дышал под его резцом, окруженный божественным сиянием. Словом, он сам должен был перестать жить, и для чего? Единственно для того, чтобы, по прихоти папы, взяться за огромный и чуждый ему труд. С тех пор как Микеланджело мальчиком оставил Гирландайо, он не брал почти в руки кисти, а во фресочной живописи, по собственному признанию, ничего не понимал. Правда, он исполнил знаменитый картон во Флоренции, но там его гордость составлял рисунок, а не краски. Притом здесь предстояло несколько лет упорного труда и соперничества с лучшими живописцами того времени, в том числе с юным гением Рафаэля. Суровый и подозрительный художник видел в самом предложении происки своих врагов и сам уговаривал папу поручить эту работу Рафаэлю. Но спорить с Юлием было нелегко. Микеланджело готов был пытаться снова бежать, но вовремя заметил, что он предупрежден, что судьба его решена и единственный путь с честью выйти из грозной борьбы – это собрать свои силы и победить – или пасть совершенно. Со своей стороны Юлий II то гневно грозил Микеланджело палкой, то уверял, что только дает ему случай показать всему миру, как велик его талант во всех родах искусства. Лишь тот, кто сам питал и лелеял в груди высокие замыслы и видел их крушение в момент, уже близкий к осуществлению, может понять весь трагизм борьбы, страданий, тревог и сомнений, объявших сердце благородного гения. Мучительна была та ночь, в которую созрело решение Микеланджело. Почтительно, но мрачный и суровый, не тронутый его любезностью и лаской, стоял он перед обрадованным папой, когда заявил о своем согласии. Он решил про себя, что Юлий прав: он должен доказать свое искусство наперекор самой стихии, слепому случаю и насилию.
