Елизавета Литвинова - Фрэнсис Бэкон. Его жизнь, научные труды и общественная деятельность
В последний год своей жизни Бэкон напечатал последнее, самое полное издание «Опытов» и перевод нескольких псалмов в стихах. О своем поэтическом таланте он и сам был невысокого мнения.
Большую часть своего времени автор «Органона» отдавал опытам, но знание природы у него было ниже его знаменитых современников. Избалованная светская жизнь служила плохой подготовкой для естествоиспытателя, и работы его в области естественных наук имели весьма скромное значение, несмотря на то, что он чрезвычайно любил изучать природу. Он погиб жертвой своей любознательности. 2 апреля 1626 года была холодная погода; шел снег. Бэкон катался в экипаже с медиком короля, и ему пришла мысль испытать действие снега на предохранение от гниения органических веществ. Он вышел из экипажа и, купив у одной крестьянки зарезанную курицу, тут же собственноручно обложил ее снегом.
По всей вероятности, от этого он простудился, причем заболел так быстро, что не доехал до своего дома и принужден был искать убежища в находившемся поблизости доме графа Арунделя. Он нашел, однако, силы написать письмо графу, извиняясь, что случайно поселился в его доме без спроса. Это и было последнее письмо Бэкона, где между прочим говорится следующее: «Я чуть было не подвергся участи Плиния, который умер, приблизившись к Везувию, чтобы лучше наблюдать извержение». В конце письма он сообщает графу, что опыт как нельзя более удался.
Бэкон чувствовал себя настолько слабым, что перенести его домой не было никакой возможности; он так и остался в доме графа, окруженный заботами и попечениями его домашних. Через неделю, 9 апреля, великий философ скончался в первый день пасхи. Ему было тогда шестьдесят шесть лет.
Его похоронили без всякой пышности близ Saint-Alban, в церкви св. Михаила, где покоилась его мать. Бэкон не оставил после себя потомства; жена пережила его и вышла замуж за другого.
Один из его друзей поставил ему памятник из белого мрамора, на котором он представлен сидящим и погруженным в свои занятия. На этом памятнике читаем следующую эпитафию: «Фрэнсис Бэкон, барон Веруламский, виконт Альбанский, но более известный под именем светила науки, образцового оратора, обыкновенно сидел в такой позе. Разрешив все задачи тайн природы и гражданской мудрости, он умер, повинуясь естественному закону: все сложное подлежит разложению, в MDCXXVI году от Р. X. на LXVI году своей жизни. В память такого великого человека воздвиг этот монумент Фома Меотис, исполняя долг того, кто пережил, проникнутый восторгом к пережитому».
За пять месяцев до своей смерти Бэкон, чувствуя, что ему недолго остается жить, сделал распоряжения относительно своего имущества и своих сочинений и написал духовное завещание, в котором заслуживает внимания сумма, отказанная на учреждение двух кафедр реальной философии в Оксфордском и в Кембриджском университетах. В этом завещании Бэкон не забыл никого из своих друзей и позаботился наградить своих слуг. Он отказал также порядочную сумму леди Кук (урожденная леди Геттон) и ее двум детям. Эта холодная, надменная женщина, жена его врага, постоянно делавшая ему неприятности, внушила, однако, Бэкону такое нежное и глубокое чувство, которое, может быть, было единственное в его душе, не отличавшейся страстностью. В прибавлении к завещанию Бэкон лишает большей части наследства свою жену «вследствие уважительных и важных причин».
В этом завещании деловые распоряжения часто прерываются замечаниями, похожими на исповедь, отличающуюся задумчивой, возвышенной меланхолией. Оно знакомит нас с настроением души Бэкона в то время, когда он мог оглянуться на самого себя и строже отнестись к своему прошлому. Он писал: «Я завещаю свое имя и свою память суду милостивых людей, чужим народам и отдаленному будущему». В этих словах, с одной стороны, проглядывает сознание своих великих заслуг, гордый ум, смело рассчитывающий на бессмертие, а с другой стороны – в них слышится голос удрученного сердца, молящего о пощаде.
Говорят, каждый человек в душе своей носит какую-нибудь трагедию. Странное сочетание возвышенного ума и низкого сердца составляло трагедию Бэкона. Он поддавался всем слабостям своего характера, не мог устоять против соблазнов, и его ум, направленный на другое, никогда не являлся к нему на помощь.
Условия жизни, не оправдывая Бэкона, объясняют отчасти это грустное противоречие. Он с молоком матери всосал убеждение, что нравственность и чистая совесть предназначены играть роль лишь в частной жизни и в дружеских отношениях. Общественная жизнь, напротив, ему представлялась чем-то вроде войны, где все позволительно и простительно. Бэкон был убежден, что как государственный деятель он обязан был соблюдать выгоды правительства, а главное – угождать королю. Он делал то и другое и считал себя ни в чем не повинным; этим и объясняется его поведение во время ссылки. Но в последние месяцы своей жизни Бэкон, как видно из его завещания, иначе взглянул на свои человеческие обязанности. Вместе с тем он понял, что ему нельзя простить многого. Он опередил свой век во всех отношениях, и только нравственность его была ниже общего уровня.
Бэкон исповедовал религию своей матери и неуклонно исполнял все обряды. В своих сочинениях о религии он отличался большою терпимостью. Но и к религии, как и к нравственности, он относился формально.
Только во время своей болезни, в последний год жизни он сочинил псалом, полный глубокого чувства и искренней веры.
Весьма характерно, что из человеческих страстей Бэкон теоретически больше всего ценил честолюбие и властолюбие и менее всего понимал любовь. Она была ему чужда. Он также совершенно не понимал лирической поэзии. «Великие души и великие задачи, – говорил он, – несовместимы с этим мелким чувством, врывающимся в человеческую жизнь то в виде сирены, то в образе фурии. Однако же, – прибавляет он, – Марк Антоний составляет исключение из этого общего правила. Но Клеопатра в отношении к Антонию была в одно и то же время и сиреной, и фурией». Итак, любовь Бэкон считал, вследствие ее ничтожности, несовместимой с великими чувствами; но собственной своей жизнью он доказал совместимость несравненно более мелких чувств, например, пустого тщеславия с возвышенными стремлениями.
Мы заключим биографию Бэкона, сказав несколько слов о модной гипотезе, что драмы Шекспира написаны Бэконом.
Нам уже известно, что Бэкон прибегал к поэзии, так сказать, только в крайнем случае. Мы видели, что он во время болезни писал псалмы стихами. Он обращался также со стихами к королеве Елизавете, когда хотел ее умилостивить. Но стихи ему плохо давались, и он не раз высказывал это сам; еще менее он был склонен к настоящей поэзии. Такое же отношение к поэзии проявляется и в его сочинениях. Он признает поэзию как отражение мира, а не как зеркало человеческой души. Она должна служить истории, а не сердечным излияниям отдельного человека. Одним словом, Бэкон отрицает лирическую поэзию. Бэкон сам говорит: «Сатиры, элегии, эпиграммы, оды и все, что относится к этому роду, мы удаляем из области поэзии и относим к философии и риторике». Он исключает лирическую поэзию, потому что не в силах объяснить ее. Таким образом, целый мир поэзии для него остается закрытым. Куно Фишер справедливо говорит, что из этого следует отрицание неистощимого источника всякого творчества: лиризм делает человеческую фантазию изобретательной и настраивает ее поэтически; лиризмом обусловливается всякая художественная деятельность. Без фантазии нет художественного творчества; творческая же фантазия является только вследствие глубокого возбуждения души; лирическая поэзия выражает различные состояния возбужденной души. Отрицать такую поэзию может только тот, кто сам никогда не чувствовал в ней необходимости.
