Григорий Ревзин - Ян Жижка
Но, как бывает с такими притворщиками, его подлинная природа раскрывалась в поступках. Историки говорят, что нельзя отыскать в долгом царствовании Сигизмунда случая, когда он сдержал бы данное им слово. Он никому никогда и ни в чем не отказывал, предпочитая всех обманывать. Проситель — герцог или простолюдин — уходил от него обласканный и обнадеженный, а в результате не получал ничего.
Того же правила придерживался он и в делах политических. Здесь ложь служила ему не столько для того, чтобы уйти от обязательств, сколько для введения союзников, друзей и противников в заблуждение и обман.
Сигизмунд был кутилой и пьяницей, любил дорогостоящие рыцарские турниры и еще более дорогие оргии. На пиры императора собирали музыкантов, лицедеев, скоморохов и непотребных женщин со всех концов его владений и свозили лучшие греческие и итальянские вина. Развлечения эти следовали одно за другим столь часто, что на них не хватало доходов ни Бранденбурга, ни Венгрии, ни даже империи. С этой стороны имперский трон жестоко разочаровал Сигизмунда. Он часто говаривал: «Империя совсем пропала — из нее никак нельзя выжать больше тринадцати тысяч гульденов».
Император-кутила жил не по средствам и гонялся за каждым золотым. Он закладывал и перезакладывал свои родовые поместья, придумывал всякие финансовые операции, более или менее похожие на вымогательства. Его обычаем было никогда не платить долгов и заключать займы, где только возможно. «…Жалкий паразит, тунеядец, попрошайка, кутила, пьяница, шут, трус и фигляр», — так метко охарактеризовал К. Маркс этого Люксембурга
V. ВИФЛЕЕМСКИЙ ПРОПОВЕДНИК
Весною 1411 года, в день Благовещения, на площадях Праги протрубили дворцовые герольды — Король выезжал из замка в город[20].
В костелах густыми переливами звонят колокола. Толпы пражан запрудили улицы столицы, но на лицах не видно праздничного веселья.
На перекрестках, где стекается народ, оживленно толкуют и спорят. У всех на устах одно имя — Гус.
Прага, да и вся Чехия, живет под впечатлением церковных громов, свалившихся на голову Яна Гуса, проповедника Вифлеемской часовни и ректора Пражского университета, магистра свободных искусств и бакалавра богословия. Чем кончится его долгий бесстрашный спор с apxиепископом Збынским Зайцем и Римской курией? Збынек повелел закрыть Вифлеемскую часовню. Гус, пренебрегши волей архипастыря, продолжал там свои проповеди.
Еще резче стали выпады Гуса против церковников. И все шире и дальше разносится его голос по чешской земле.
В феврале сам папа предал Гуса церковному проклятию. В середине марта архиепископ Збынек приказал приходским священникам Праги огласить это проклятие со всех амвонов. Но Гус все не сдавался. Он отверг право высших иереев отлучать без церковного суда, закрывать кому-либо путь к проповеди. Вот и сегодня, в праздник, он снова будет говорить перед пражским народом.
Чехи Новой Праги, Малой Стороны и пригородных посадов любовно, с ласковой тревогой в голосе называют Гуса «наш бедный магистр», «заступник за нас, чехов», «наш праведник Ян».
А немцы — патриции и богатые бюргеры Старой Праги — произносят имя вифлеемского проповедника с неприязнью, хмурясь. «Еретик», «бунтарь», «мужик в магистерской тоге», — говорят эти богатеи о Гусе. Они готовы стащить его с кафедры и покончить с ним, как со смутьяном.
Но пражане-чехи окружили любимого магистра защитной стеной своей преданности.
Накаленным, грозовым воздухом дышит Прага.
Король Вацлав не терпел ни церковных интриг, ни богословских споров. Все же он вмешался в это дело и взял сторону Гуса: его возмутила бесцеремонность, с какою Збынек потребовал закрытия Вифлеемской часовни. Ведь он сам, король Чехии, своей грамотой позволил открыть часовню еще двадцать лет тому назад!
Збынку не нравятся, говорил король, проповеди на чешском языке. Но он, Вацлав IV, выдал привилегию именно на это, на проповедь по-чешски. Кто виноват в том, что пражский люд валом валит к Гусу в Вифлеем, а не слушает своих приходских священников. Пусть дармоеды Збынка поменьше шатаются по кабакам и непотребным местам Праги и поучатся у Гуса своему ремеслу.
Вацлав в придворном кругу открыто издевается над архиепископом. «Спору нет, — говорит он, — Збынек — сокровище, которое он сыскал среди чешского панства и усадил в архиепископское кресло. Пока надо было драться с мятежными панами, Збынек был неоценим. Засучив рукава рясы, лез он впереди самых отчаянных головорезов на стены замков, рубил мечом, как заправский наемник. Но какого дьявола суется этот неуч в богословские споры с магистрами университета? Даже приказывает жечь книги, в которых ни аза не смыслит!».
Вацлава, с детских лет знающего три языка, смешит это высокопреосвященство, научившееся кое-как грамоте, когда на голове его была уже митра и палец украсился аметистовым перстнем.
Король не пропускает случая пропеть стишки, сочиненные про архиепископа студентами:
Збынек наш едва читает,
Он сжег книги, а не знает,
Что в них написали…
Покойный папа Александр V в булле своей против Гуса говорил, что «сердца многих в Чехии заражены ересью». «А кто подсказал ему такое? — продолжает Вацлав. — Ясно, все это происки Збынка! Збынек, проиграв свой спор с Гусом в Праге, ничего не придумал лучшего, как оклеветать перед Римом его подданных!».
Вацлав ответил Римской курии, что святой отец был введен клеветниками в заблуждение, что ересей в Чехии нет нигде и следа. А что до Гуса, то, назло Збынку, он назвал вифлеемского проповедника «нашим верным, благочестивым и любезным капелланом».
Но Збынек все же добился своего. Не помогли ни оправдания самого Гуса, ни представления чешского двора и виднейших дворян королевства, — новый папа, Иоанн XXIII, наложил на Гуса церковное проклятие. Всей Чехии известно, как состряпал Збынек свою победу в Риме, сколько чистокровных скакунов, сколько золотой утвари, сколько кадей с дукатами везли посланцы архиепископа с собою в апостольскую столицу.
— А в Гусе курии какой толк? Рим не ищет овец без шерсти! — заключил король, рассказывая собутыльникам свои дела со Збынком.
Жижка, сдерживая коня, с десятком других придворных всадников прокладывал дорогу в густой толпе, запрудившей улицы.
Королевский кортеж подъехал к строению с огромным порталом. Сбоку высилась поставленная отдельно колоколенка, единственный колокол которой авонил высоким и частым звоном.
— Дорогу его величеству!
Просторный сводчатый зал на пятнадцати каменных колоннах был набит до отказа. На тесно составленных скамьях и вдоль стен сидело и стояло не меньше трех тысяч человек. Столько же почитателей проповедника осталось на площади, у входа в часовню, не в силах протискаться внутрь здания.
