Андрей Ерёмин - Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков
А если он смотрел человеку в глаза, то только, чтобы подбодрить, осветить своим внутренним светом. Это было «подключением» собеседника к своему сердцу и через него — к Богу. Это было интимно и мимолётно, ясно и быстро. И ты наполнялся его радостью, становился сопричастным его свету, согревался тем теплом, которое от него исходило.
Запомнилось также, что он постоянно приносил в своей жизни маленькие жертвы: в храме брал на себя дополнительные требы, уделял время людям, которые не понимали, как он это время ценит.
Вообще, все очень быстро привыкали к этим его жертвам и не замечали их. Но никто и никогда не слышал от него ни слова о переутомлении или чьей‑то неблагодарности. Конечно, ему нередко приходилось разочаровываться, но его сердце оставалось открытым людям. В нём не иссякал источник человеколюбия и дар сопереживания.
Именно это, а не потрясающие познания привлекали к нему сельских прихожан, которые ходили в его приход вовсе не потому, что он был знаменит и известен (для интеллигенции это как раз имело значение). Они любили его, ибо он был настоящий свидетель Своего Господа.
Батюшка располагал к себе людей не только умением их слушать, он входил в самую суть их житейских проблем. Он не отказывался говорить о мирском с позиций здравого смысла; мог подать совет в самых обыкновенных житейских делах, например, о строительстве дома, об учёбе детей, об отношениях на работе.
При этом он не эксплуатировал к месту и не к месту Священное Писание и не отгораживался от мирского своим священническим саном. Позже я прочёл у Антония Великого рекомендацию пастырям, которой, как мне кажется, следовал отец Александр: «Не со всеми веди беседы о благочестии… Подобное подобному сочувствует, а для таких бесед немного слушателей или, вернее, они очень редки». «Лучше не говорить о благочестии, ибо не этого хочет Бог для спасения человека» [28].
Как нельзя лучше подходят к нему и слова синайского подвижника VI века, святого Иоанна Лествичника: «Будь ревностен, но в душе своей нисколько не высказывай сего во внешнем обращении… во всём будь подобен братьям, чтобы избежать высокоумия» [29].
Отец Александр всегда делал только то, что ощущал как порученное ему Богом. Других мотивов в его поступках не существовало. Так, однажды на вопрос, не входит ли в его призвание реформаторская деятельность в Церкви, батюшка тихо ответил: «Поверьте, я достаточно точно ощущаю, что мне говорит Господь». И именно поэтому он все делал по–настоящему глубоко.
12
Я часто вспоминаю одну особенность батюшки в отношениях с людьми: каждого, кто приезжал к нему на беседу или исповедь, он встречал с такой искренней любовью, что казалось, кроме тебя для него в этот момент никого больше не существует. Но подходил следующий человек, и его тоже встречал этот преизбыток любви, потом следующий — и с тем было то же. Удивительно, но у него для каждого был открыт бездонный кладезь сочувствия, внимания. Каждый был для него единственным. Ответом на его простоту и сердечность в общении была преданность многих прихожан храма.
Вспоминается воскресенье октября 1990 года, прошёл месяц со дня убийства. Осиротевший без батюшки храм после службы. Вот старая женщина, давняя прихожанка. Она перебралась после войны в Подмосковье с Западной Украины, где «воины–освободители» убили двух её сыновей. Плачет, уткнувшись мне в плечо:
«Ой сынку, да як же мы будэм тэперь без нашего отца Александра! Двадцать рокив я к нему ходила, он за меня молился, утешал меня, як же я тэперь без него?»
Простые люди из Новой Деревни, постоянные прихожане нашего храма, особенно доверяли отцу Александру, ведь он бывал практически в каждом доме, в каждой семье — тут причащал больных, там соборовал умирающих или освящал квартиру. Его приход всегда был чудесным подарком. Действительно, от батюшки исходила такая сила любви, радости, мира, утешения, которую мог не ощутить только крайне бесчувственный человек.
Осталась в памяти картина лета 78–го года. Только что закончилась служба. Солнечные лучи освещают крыльцо нашей церквушки, и батюшка, ещё молодой, в белой рясе, щурится от солнца после полутёмного храма и сам весь светится от радости. И дети, несколько человек, подошли и обнимают его колени, согреваясь вдвойне — от солнца и от близости к батюшке…
Однако были и такие, кому не давала покоя национальность отца Александра. Даже после его гибели они не могли справиться со своей неприязнью. Вот одна из уборщиц храма усердно трёт шваброй пол, хотя народу в храме ещё много — не закончилась панихида, многие ещё ставят свечи, но ей все мешают. К ней как к представительнице теперь уже известного на всю страну прихода обращается заезжая из далёких краёв богомолка.
«Бедные вы, бедные, — выражает она своё сочувствие, — осиротели, поди, без отца Александра». А ей в ответ: «Свято место пусто не бывает».
Она — одна из тех, кто проклинал приезжающих в этот храм (к отцу Александру) евреев.
Но все‑таки не она и не ей подобные составляли большинство прихожан. Удивительно тёплые слова сказал о встречах с отцом Александром его друг Владимир Леви:
«Приходило живое Счастье. В шляпе, при бороде, с портфелем, всегда туго набитым книгами и бумагами. — Счастье, сразу бравшееся за телефон, полное забот о ком и о чём угодно, но не о себе, меньше всего беспокоившееся об условностях (какой духовный отец назовёт себя чаду своим детским домашним именем?), — Счастье, которое можно было обнять, усадить за стол, накормить, освежить душем, уложить расслабиться, помассировать (иной раз добирался умученный, отдувающийся, с болями…)»
К сожалению, после литургии отец Александр, как и всякий православный священник, не имел возможности отдохнуть перед исполнением всевозможных треб. Особенно тяжело бывало по воскресениям, когда после исповеди и причастия многих десятков людей служили водосвятный молебен, потом панихиду, а потом приносили на Крещение маленьких детей.
Надо было разговаривать с родителями и крестными, а во время обряда Крещения поднимать на руки маленьких мальчиков, чтобы пронести их через алтарь. (В конце 80–х гг. количество Крещений в нашем храме по воскресеньям достигало нескольких десятков).
Непонятно, откуда у него брались силы. Как‑то раз на моё предложение помочь ему поднимать детей он ответил, что когда держит ребёнка на руках, то думает: «Вот таким младенцем был наш Господь на руках своей Матери». Это давало ему силы совершать таинство Крещения детей неформально, с благоговением, несмотря ни на какую усталость. В эти моменты он думал о том, какое приносит это благословение окружающим, как это освящает и материнство, и младенчество.
