Наталья Горбачева - Ксения Петербургская
В жаркие летние месяцы одно семейство, в котором было двое детей, оказалось вдали от родного дома и в весьма тяжелых обстоятельствах. Муж опасно заболел. Ему становилось все хуже и хуже, лекарства не помогали, болезнь прогрессировала. Через три месяца, когда палящее южное солнце, невыносимая жара и духота совершенно подорвали здоровье больного, он оказался не в состоянии даже разжимать губы и принимать пищу. Дни его были сочтены… Что произошло дальше, поведала жена умирающего:
«Доктор, уходя, как-то странно поглядел на меня, заглянул в глаза и сказал: «Я приду завтра утром». Я поняла, что это конец.
Я отвела детей к соседям, жившим через два дома от нас. Мне хотелось тишины и молитвы. Жара стояла нестерпимая, удушающая. Я открыла все двери для движения воздуха. Мысли, самые отчаянные и горестные, одолевали меня. Помимо скорби от потери верного друга пугала перспектива остаться одной с малыми детьми. Если бы я была сейчас дома, я поехала бы на Смоленское кладбище к блаженной Ксении. Там, припав к могиле, выплакала бы свое горе…
Шум захлопнувшейся калитки прервал мои думы. Кто-то вошел к нам в сад, подумала я. В это время в проеме открытой двери бесшумно появилась странная гостья. Лета ее невозможно было определить, но самым странным казался ее наряд. Теплые, мягкие валенки, длинная шуба особого покроя, вся в сборках, а на голове большой белый пуховый платок, концы его были закручены на шее. Так, верно, носили глубокой зимой женщины-простолюдинки. Вся она была необыкновенно привлекательна.
— Голубка, скажи мне, где живут Пироговы, я ищу их, — спросила гостья.
— Через два дома, — грустно ответила я.
— А что, твой-то плох? — указала она на дверь, за которой лежал больной. Женщина бесшумно прошла мимо меня к мужу, с минуту смотрела на него. — Слушай, голубка! — ласково сказала она, возвращаясь ко мне. — Не печалься!
Вчера тут приезжал один важный доктор, такой ученый, что страсть. Он говорил, что больного надо кормить каждые полчаса понемногу, по две ложечки. Ну там молока, чаю, кашки, а там уж сама что придумай!
— Да он уж третий день губ не разжимает, — ответила я.
— Ничего, ничего, ты попробуй! Ну прощай, мне пора…
И она исчезла. На этот раз даже калитка не хлопнула. Я вышла на балкон. Вправо и влево далеко была видна улица, залитая палящим солнцем, но моей гостьи нигде не было видно.
Тут только я поняла всю несообразность ее зимнего наряда этой нестерпимой жаре.
Я подошла к больному. Муж открыл глаза и чуть слышно попросил пить. Дрожащими руками я поднесла ему чашку чаю, еще не решаясь верить, что этот слабый проблеск жизни есть намек на выздоровление.
— Кто подходил ко мне? — спросил он.
Я не знала, что ответить, и сказала:
— Одна незнакомая женщина.
Муж глубоко вздохнул, точно выдохнул какую-то тяжесть.
— Мне легче. Кто подходил ко мне? — повторил он, засыпая.
Вернулись дети. Я спросила их, не приходила ли женщина в шубе и в валенках, закутанная платком, к Пироговым. Дети ответили, что никакой женщины не видели и вообще не видели, чтобы кто-то прошел по улице.
Я вошла к мужу с чашкой молока. Он встретил меня со слабой улыбкой на изможденном, исхудавшем до неузнаваемости лице. Больной отпил полчашки молока и снова спросил меня:
— Кто приходил ко мне?
Я, как могла, объяснила ему появление таинственной гостьи и прибавила, что сейчас пойду к Пироговым и узнаю, кто она, так как она их искала.
У Пироговых я начала расспрашивать о женщине в валенках и шубе, которая искала их. К ним, как оказалось, никакая женщина не приходила, и они стали даже подшучивать надо мной: в эдакой жаре да появиться в шубе и в валенках! Верно, какая-нибудь блаженная, сказали они, или вам привиделось!
Не добившись от них ответа, я вернулась домой. Муж уже сидел на кровати, опираясь на подушки.
— Ну что? Узнала? — был его первый вопрос.
— Нет, ничего не узнала, ее там не было.
— Так слушай меня… Ведь я умирал и сознавал, что умираю. У меня не было сил ни открыть глаза, ни позвать тебя, и силы оставляли меня совсем. Вдруг я почувствовал, что кто-то подошел ко мне, и на меня вдруг повеяла какая-то живительная прохлада. Это был миг: я силился схватить струю этой прохлады. Теперь я знаю, что поправлюсь. Ты молилась… Кого же ты звала на помощь?
— Блаженную Ксению, — сказала я и разрыдалась.
Когда мой муж окончательно поправился, он стал наводить справки, какой доктор был проездом в то время. Оказалось, что никакой доктор не проезжал и зимней гостьи никто больше не видел.
Я в душе храню, что блаженная Ксения являлась ко мне на мой зов».
«Авось помиримся!»Водной из деревень Вологодской губернии Грязовецкого уезда в 1909 году состоялся сельский сход. Долго обсуждали крестьяне свои проблемы, но ни к какому решению не пришли. Мнения разделились. И как это нередко бывает, разгорелись споры, начались крики, попреки друг другу, и дело кончилось дракой. Во время этой драки крестьянин Крутиков ударил своего соседа крестьянина Прокофьева так сильно, что сломал ему руку. Сгоряча никто не обратил на это внимания.
На другой день, когда Крутиков узнал, что Прокофьев болен и лежит в постели, что у него сломана рука, он тотчас прибежал к соседу и стал просить прощения. Долго умолял он Прокофьева забыть это дело и простить его невольный грех. Но Прокофьев и слушать ничего не хотел.
— Пусть нас разберет суд, — говорил он, — а я простить не могу.
Много раз навещал Крутиков соседа, просил прощения, но Прокофьев не сдавался. Напротив, он выправил докторское свидетельство о своей болезни и подал на Крутикова жалобу в Окружной суд. Страшно перепугался Крутиков. Но делать было нечего: пришлось ему ехать в Вологду советоваться с адвокатом, как и что ему делать. Адвокат сказал, что дело плохо и, вероятно, придется месяцев шесть провести в тюрьме.
Вернулся Крутиков из Вологды совершенно удрученный: не ест, не пьет, спать не может. А тут случилось новое горе — произошел пожар, и у него сгорели дом и все имущество. Это несчастье как будто пробудило Крутикова. На время он забыл свое первое горе и деятельно принялся за строительство нового дома. Но кончилась стройка, перебрался Крутиков с семьей в новый дом. Вскоре пришла повестка из Окружного суда явиться на суд в волостное правление.
Совершенно пал духом Крутиков.
«Я, — рассказывал он, — перестал есть и спать. Все спят семейные, я один не сплю. То плачу, то перекрещусь: суди Господь волю Твою! Однажды вечером пришел домой совершенно усталый и лег, а душа беспокоится, не дает мне покою ни на миг. Снова стал молиться, креститься. Наконец, не выдержал, вскочил с постели и пошел к соседу. Так случилось, что в тот вечер к нему приехала в гости из Петербурга родственница и навезла новостей. Пошли разговоры о том о сем. Рассказал я гостье о своем горе, а она вдруг и говорит:
