Мария Давыдова - Роберт Шуман. Его жизнь и музыкальная деятельность
Глава VI. Продолжение деятельности
Музыкальная жизнь в Лейпциге. – Мендельсон. – Непризнанность. – Докторский диплом. – Большие сочинения. – Примирение с Виком. – Профессура. – Путешествие в Россию. – Переселение в Дрезден. – Передача газеты. – Болезнь. – Путешествие. – Опера «Геновева» и другие сочинения. – «Манфред»
Богатая музыкальная жизнь Лейпцига достигла своего полного расцвета, когда с 1835 года Мендельсон стал руководителем симфонических концертов. До его выступления роль дирижера исполнялась первым скрипачом – концертмейстером, управлявшим со своего места инструментами, и регентом, дирижировавшим хором. Хотя уже раньше в Германии делались попытки Вебером и Шпором соединить управление в одном лице, но в Лейпциге Мендельсон первый уничтожил этот обычай и стал один во главе оркестра и хора, отчего исполнение, конечно, значительно выиграло. При том высоком положении, какое занимал Мендельсон как музыкант, и при серьезном внимании, с каким он относился к своему делу, Лейпциг вскоре сделался музыкальным центром Германии и средоточием лучших артистических сил, как немецких, так и иностранных. Между Мендельсоном и Шуманом установилась тесная дружба, особенно с тех пор, как среди музыкантов, их товарищей, возник кружок, собиравшийся вместе к обеду. Таким образом Шуман и Мендельсон встречались ежедневно и благодаря обмену мыслями в дружеской беседе имели возможность еще ближе узнать и оценить друг друга. Отношения Шумана к своему великому собрату носили характер не только искренней дружбы, но глубокого, восторженного поклонения, возбужденного талантом Мендельсона и той пластичностью формы, в которую он облекал свои сочинения.
Восхищение Шумана не ограничивалось одними словами, он перенес его и в музыкальную критику: в своей газете он посвящает длинные столбцы отзывам о творениях друга и расточает им неизменную и искреннюю похвалу.
Всюду, где Шуман упоминает имя Мендельсона как в публичных отчетах, так и в частных письмах, он говорит о нем с восторгом и любовью.
«Мендельсон, – пишет он, – бриллиант, упавший прямо с неба; не проходит дня, чтобы у него не явилось несколько мыслей, достойных быть немедленно оправленными в золото». Но, взирая на Мендельсона как на высокую гору и называя его «настоящим божеством», Шуман сознавал, при всей своей скромности, природное превосходство собственного дарования.
«Как я стою к нему как к музыканту, я знаю вполне и мог бы еще целые годы учиться у него. Но и он также у меня. Если бы я вырос в тех же условиях, как он, с детства предназначенный музыке, я бы всех вас превзошел, я это чувствую по силе своего вдохновения». Мендельсон относился к своему другу не так горячо и проявлял особенную сдержанность творчества, уклонение от известных общепринятых форм в произведениях Шумана мешало ясности взгляда на них Мендельсона и верной оценке их внутренних достоинств. Деятельность Шумана как критика, сгладившая дорогу стольким молодым талантам, принесла менее всего пользы самому автору, отвлекая его от творчества и заслоняя собой музыкальный дар его личности.
Как Мендельсон, так и публика привыкли видеть в нем критика, поэтические отчеты которого читались с наслаждением; композитора же Шумана публика мало знала, и оригинальная прелесть его проникновенного творчества была недоступна ее пониманию и не соответствовала ее вкусам, испорченным пошлым и поверхностным направлением предшествовавшего времени. Его сочинения исполнялись одной Кларой, и Лист пытался, но безуспешно, приучить к ним слушателя. На такое же равнодушие они натолкнулись у критиков, которые в течение почти восьми лет упорно о них молчали и только с появлением «Kinderscenen» начали давать отчеты далеко не поощрительные и не лестные. Один Лист в статье, напечатанной в «Gazette musicale», отдает должное необычайному гению Шумана; что же касается профессиональных критиков, как Рэльштаб в Берлине и Финк в Лейпциге, то они громили Шумана уже потому, что он являлся представителем враждебной им партии. Между тем гений Шумана уже в то время подарил ему свои лучшие жемчужины.
Даже его друзья ошибались в оценке его творений. Он пишет одному из них: «В вашей статье о песне меня огорчило то, что вы меня поместили во второй разряд. Я не требую первого, но думаю, что имею право на собственное место».
До своей женитьбы Шуман мужественно переносил несправедливую оценку критики и публики: «Борьба укрепляет. Что сильно, пробьется наружу», – замечает он. Влиять на критиков через друзей он считал недостойным и находил неуместным помещать отзывы о своих сочинениях в собственной газете.
Со времени же женитьбы он не мог больше оставаться равнодушным к тому, что его произведения открыто назывались ерундой. Семейная жизнь требовала больше средств, чем он получал с капитала отца и с издания газеты; увеличение же доходов зависело прямо от распространения его сочинений, чему препятствовали такие нелестные отзывы. Его самолюбие страдало еще более от отношения к нему Вика, преследовавшего его злостными насмешками и унизившегося до печатного пасквиля против мужа своей дочери и своего бывшего ученика. Только увещания близких друзей удержали Шумана от преследования оскорбителя судебным порядком. «Каждый человек носит в себе потребность признания своих творений», – восклицает Шуман, который уже начинает поддаваться гнетущему чувству после многолетнего терпеливого ожидания. «Мне все сдается, что я, сравнительно, например, с Мендельсоном, мало совершил в жизни, и это меня волнует и угнетает». Кроме того, его тяготило сознание незначительности своего положения рядом с положением жены как знаменитой артистки.
Он обратился к Иенскому университету с просьбой о присуждении ему докторского диплома; его желание было немедленно исполнено, и в 1840 году он получил звание доктора философии. Упрочив таким образом свое общественное положение, Шуман решил возбудить должный интерес к себе крупными произведениями и обратился к оркестровой музыке.
«Иной раз, – говорил он, – я хотел бы сломать фортепиано, оно слишком узко для моих мыслей».
Первым опытом нового творчества явилась вскоре симфония (B-dur, op. 38), в которой вылилось все счастье, доставшееся ему такой тяжелой борьбой. Симфония была создана под впечатлением одного стихотворения, оканчивающегося словами: «В долине весна расцветает» (Im Thale blüht der Frühling auf). Положив эту мысль в основание симфонии, Шуман хотел назвать ее «Весенней симфонией» и дать отдельные названия каждой из ее частей: пробуждение весны, прощание весны. При издании он, однако, не исполнил своего намерения, тем не менее симфония проникнута вся весенним, жизнерадостным чувством. Шуман говорит о ней:
