Вячеслав Марченко - Гнет
Алексей – старший сын Марии, во время войны был угнан в Германию, работал он там на заводе и был в концлагере, а когда, измученный, он вернулся домой, его уже наши арестовали и отправили на принудительный труд на Донбасс, где он работал на шахте шахтером, «смывая» с себя «позорное прошлое». Домой он вернулся уже после смерти Сталина.
Вот такая, внучек, была судьба у друга твоего деда Вани и его семьи. И, таких, поломанных нашим Советским государством человеческих судеб, было миллионы.
Глава вторая
ВОЙНА
Какое это горе – война, - после непродолжительного молчания продолжала свой рассказ баба Киля, - я и мои многочисленные родственники знали не по слухам: и Первую мировую пережили и Гражданскую, поэтому, когда нам вечером 22 июня 1941 года сказали, что началась война с немцами, мы поняли: было нам плохо, а теперь станет еще хуже.
Дня через три после начала войны, нас утром собрали возле конторы и объявили, что война уже идет в полном разгаре, что немецкие самолеты бомбят наши города, и что немецкие армии быстро продвигаются по нашей территории.
Поэтому,- сказали нам,- всем мужчинам от шестнадцати до шестидесяти лет - два часа на сборы и в двенадцать часов все должны быть здесь, на этом же месте. В случае не прибытия,- предупредили нас, - этот человек будет считаться дезертиром, и в отношении его будет применен закон военного времени.
Разбежались мы тогда все со слезами на глазах по домам, собрали, как смогли своих мужчин и в двенадцать часов уже стояли возле конторы. Помню, плачь там стоял невообразимый. А рядом с нами учитель наш сельский, Гончаренко Алексей Яковлевич, стоял. Двое его маленьких детей испуганно к его ногам жались, а жена его Аня, повиснув у него на шее, словно чувствуя, что видит его в последний раз, в истерике билась. Многим из тех, кто уходил тогда на войну, не суждено было домой вернуться, и на Алексея Яковлевича Аня тоже похоронку потом получила – он погиб в мае 1942 года.
А в тот день руководил нами там какой-то офицер, он отсортировал всех мужчин по возрасту: кто помоложе – в одну сторону, тех, кто постарше - в другую и объявил, что те, кто помоложе, призываются в действующую армию и отправляются на фронт, а остальным необходимо получить на складе лопаты и на подводах выехать в сторону Одессы рыть окопы. Про женщин, стариков и подростков - тогда тоже не забыли, некоторых отправили срочно готовить коров и сельхозпродукцию к отправке куда-то в тыл, а остальным выдали лопаты и отправили километров за семь от нашего села тоже рыть окопы и противотанковые рвы.
Вот так началась для нас война.
Слава богу, - тут же продолжала свой рассказ баба Киля, обращаясь ко мне,- твой дед Ваня недели через три вернулся домой, он попал в старшую группу – ему тогда уже было 43 года, и он рыл окопы где-то в районе села Коблево. Я и мои девчата тоже тогда несколько дней с утра и до ночи окопы рыли.
Нас тогда все еще убеждали, что враг не пройдет, что скоро подойдут наши основные силы, и враг будет разбит. Но все оказалось совсем не так, как нам говорили: как-то очень быстро после начала войны в наше село вошли отступавшие наши солдаты - подавленные, беспомощные, с наспех забинтованными головами и руками… А потом в селе стало происходить то, отчего мы просто отупели от потрясения: они стали вести себя тут так, словно оккупанты на захваченной территории - все крушили и жгли. Наш единственный трактор они сломали, мельницу, ферму и даже то зерно, что еще не успели вывезти из хлева куда-то в тыл, они сожгли. Хотели они и наши хаты сжигать… Мы были в ужасе. Мы пытались тушить пожар, а они нас силой от огня оттаскивали …
Тогда я еще не знал о так называемой тактике «выжженной земли» и приказах, которые ставились Советским войскам при отступлении: уничтожать все, что могло быть полезным врагу, и, оборвав рассказ бабы Кили, потрясенно спросил ее:
- Бабуся, а Вы, случайно, ничего не путаете? Вы точно знаете, что это были наши солдаты?!
- Что?.. – баба Киля возмущенным взглядом посмотрела мне в глаза. - Ты хочешь сказать, что я спятила?.. Да я, внучек, как сейчас с тобой, с ними разговаривала и со слезами на глазах умоляла, не делать этого. Спрашивала: «Зачем же вы, сволочи, уничтожаете все то, что мы тут с таким трудом создавали?», а в ответ: «У нас приказ, ни что не должно оставаться врагу»…
Боже… боже…
Потом, спустя еще какое-то время, - после небольшой паузы продолжила говорить баба Киля, - по селу промчались немецкие автоматчики на мотоциклах, и мы поняли, что Советская власть оставила нас. Озлобленность, страх, паника, растерянность и состояние беспомощного стыда за наше, не способное постоять за себя, нищее государство, охватили нас тогда. Мы не знали, что нам делать, не знали куда нам податься, на что надеяться и как нам дальше жить.
На следующий день после того, как по селу промчались немецкие мотоциклисты, нас, в основном женщин и стариков, вражеские солдаты стали собирать и гнать к конторе. Среди этих солдат, как я уже спустя какое-то время поняла, были солдаты разных армий: немецкой – они были одеты в шорты и серые гимнастерки, и румынской – в форме рыжеватой. Когда мы с дедом Ваней подошли к конторе, там, на высоком пороге стояли немецкие и румынские офицеры и несколько гражданских лиц, а перед ними с винтовками стояли румынские солдаты. Сверху, на крыше здания, уже болтался румынский флаг.
Когда весь народ собрался, румынский офицер через переводчика обратился к нам и с первых его слов мы не знали, как нам на них отреагировать: «Дамы и господа», - сказал он тогда, обращаясь к нам.
Уже давно ощущая себя далеко не дамами и не господами, мы про себя понуро усмехнулись; а когда он поздравил нас с освобождением от «Красной чумы», многие люди, мягко говоря, не избалованные Советской властью, без особой горечи подумали: «А может быть, действительно так оно лучше будет?»
И, надо сказать, что сначала мы какое-то улучшение жизни действительно почувствовали. Наше село Ткачевка вместе с Одессой и прилегающей к ней территорией входило в состав румынского королевства и, несмотря на то, что в основном руководили у нас тут всем немцы, порядки у нас были помягче, чем, например, через реку – в Новой Одессе, где территория входила в состав Германии. Там сначала людей на работу вербовали, а потом угонять силой стали - у нас, в селе, к счастью, людей в Германию не угоняли.
Мы по-прежнему ходили на работу, но в отличие от того, как это было у нас в колхозе раньше – при Советской власти, когда мы вынуждены были платить государству бешеные налоги, когда зарплату нам не выдавали и независимо от количества детей в семье и стариков, сельхозпродукцию выдавали только на основании «трудодней» того человека, который работал в колхозе, и только в конце трудового года – румыны, не смотря на то, что тоже нам зарплату деньгами не платили, они сельхозпродукцию выдавали нам по мере созревания этой сельхозпродукции. Они сами развозили ее по хатам, начиная в селе с первой и заканчивая – последней, причем раздавали они сельхозпродукцию в количестве равном количеству детей и стариков в семье. Это выглядело справедливо. Кроме того, налоги, что нам иноземцы установили, были несравнимо мягче, чем те, что были при Советской власти.
