Борис Хотимский - Непримиримость. Повесть об Иосифе Варейкисе
«Товарищи!!
Присоединяйтесь в наш „Баталион смерти“ спасать свободную Россию!»
В слове «свободную» была пропущена буква «н», читалось: «свободую»…
А по проспектам Петрограда чеканило шаг, не уступая строевой выучкой царским гвардейцам, совсем новое, небывалое в российской истории воинство: «Женский батальон смерти», личная гвардия Керенского, в состав которой он сам был зачислен «почетным ударником». То ли не приняли во внимание мужеский пол зачисленного, то ли припомнили кстати строку из песни: «Восемь девок — один я»… Бравые воительницы шагали слаженно, как в кордебалете, поднимая стройные ноги в сапогах и обмотках, дерзко вздернув нежные подбородки, в лихо сдвинутых фуражках на коротко остриженных головках. Новенькие гимнастерки до предела стянуты ремнями, на иных вскоре закрасуются Георгиевские кресты, а на иных расплывутся кровавые пятна… Здесь, в одном строю, в одинаковых одеждах, под строгим командованием прапорщика Бочкаревой шагали наивно-романтические выпускницы женских гимназий и грубовато-циничные жрицы любви из домов терпимости. Им, несостоявшимся женам и матерям, объединенным патриотическим порывом, но таким несовместимо разным, предстояло уживаться под одной казарменного крышей, в одних палатках и окопах… Было что-то противоестественное в этой доведенной до абсурда эмансипации…
Шагали и шагали к фронту добровольцы-ударники, батальон за батальоном.
А по тыловым городам двигались в четком строю юнкера-манифестанты, неся плакаты: «Война за свободу до победного конца!»
О какой, собственно, войне речь в данном случае? Понимай как знаешь…
Выслушав всевозможнейших ораторов, рвал на себе гимнастерку вконец запутавшийся Митрохин:
— Чего на войну взъелись? Через войну я, можно сказать, в разум вошел. А тут, окромя вшей, шпиёны развелись. Мутить нашего брата? Англичанин и хранцуз с нами, мериканцы за нас. Вот она, победа, поднажать только — и сомнем немца! А вы — нам нож в спину? Вильгельму спасаете от штыков русских? Долой шпионов!
Но почему-то помалкивал угрюмо ефрейтор Фомичсв, прежде такой словоохотливый. И — что удивительнее всего — подошел к Митрохину на своих гнутых ножках подпоручик Лютич, алея революционным бантом, взглянул побывало ласково и сказал так, чтобы всем было слышно:
— Молодец, Митрохин! Молодец, солдат! Лучше всех высказался. И если было когда что не так меж нами… то не со зла я, поверь! То треклятый царский режим калечил наши души.
Митрохин глядел на подпоручика, на его алый бант и бестолково моргал светлыми ресницами.
…А из глубины России движутся к фронту все новые и новые ударные батальоны. Вот она, свежая сила, идущая на смену переутомленным и разлагающимся фронтовым частям, реальная вооруженная сила, на которую можно рассчитывать и опереться в любом наидерзновеннейшем политическом мероприятии! Такие мысли будоражили неугомонного Михаила Артемьевича Муравьева, который будет вскоре назначен председателем «Центрального исполкома по формированию революционной армии из добровольцев тыла для продолжения войны с Германией». За особые заслуги в формировании ударных батальонов и в борьбе против разлагающих армию антиоборонческих настроений Керенский присвоит капитану Муравьеву звание подполковника.
12. ПОПРАВКА К РЕЗОЛЮЦИИ
Семьдесят шесть подольских большевиков собрались июльским утром, чтобы обсудить свои дела. Председательствующий Матрозов объявил весьма насыщенную повестку дня, секретарь Калнин приготовился вести протокол.
Иосиф сидел сосредоточенный, обдумывая свое предстоящее выступление и в то же время слушая других товарищей. Время для обдумывания еще оставалось: его вопрос был в повестке девятым по счету.
События последнего времени сами подсказывали, что предлагать и что делать. Теперь не оставалось никаких сомнений в том, что Временное правительство не имеет ничего общего с революцией, более того — враждебно ей. И, следовательно, должно быть лишено какой бы то ни было государственной власти. А разоблачать его надо с исключительной решительностью, до полной наготы. Временщики обанкротились буквально во всем. Куда ни ткни — всюду все расползается, как подгнившая дерюга.
Взять, к примеру, экономику. Ничего нового — повторялось то же, что было и при Николае: вся экономика страны подчинялась военным нуждам, это неминуемо приводило к необратимому процессу хозяйственной разрухи, и в результате сами военные нужды неизбежно не удовлетворялись. Образовался порочный круг. Временные горе-правители не выдумали пороха, пытаясь еще в марте выйти из этого порочного круга с помощью так называемого «Займа свободы».
«…Облигации сего займа выпускаются на 55 лет и погашаются по нарицательной цене, в течение 49 лот, тиражами, производимыми один раз в год, в декабре, начиная с 1922 года. До 16 марта 1927 года не будет приступлено к досрочному погашению ни посредством усиленных тиражей, ни путем конверсии или выкупа…»
Размахнулись: пятьдесят пять лет… сорок девять лет… экий, право, исторический оптимизм! А на каком основании, спрашивается? «Не будет приступлено» до двадцать седьмого года? Да вообще «не будет приступлено» — никогда! Ни «посредством усиленных тиражей, ни путем конверсии». Не то что до двадцать седьмого или до двадцать второго — до восемнадцатого года не просуществует такой заем! Потому что не просуществуют выпустившие его временщики, Иосиф убежден в этом.
На что же они рассчитывали? Хотел бы он знать… А на что рассчитывают все им подобные — на обилие доверчивых. Доверчивость… она порождается природным свойством человека: в лихую годину не терять надежды на лучшее будущее, на удачу. Доверчивых в России хоть отбавляй. Только с каждым новым разочарованием их становится все меньше. И все больше появляется таких, которые начинают понимать: никакой добренький дядя не выручит, надо надеяться только на свои силы — на свои руки и глаза, на свой разум и свою волю. «Никто не даст нам избавленья — ни бог, ни царь и не герой…» А герои, между прочим, революции нужны, и она их породит. Непременно!
Во Временном правительстве что-то не видать героев. Керенский? Этот зачинщик злополучного июньского наступления? Он еще наломает дров, только дайте ему безраздельную власть, к которой он так откровенно рвется.
И теперь все эти неудачи пытаются свалить на большевиков?
Еще бы! Политическим банкротам всегда позарез требуется козел отпущения — лишь бы уберечь свою заживо гниющую шкуру.
Иосифу припомнилась нелепая, злая карикатура, которую он видел на днях в одном журнале. Некая мрачная фигура — на фоне светлого облака и серого силуэта Петронавловки. Поднят волосатый кулачище. В другой руке, прижатой к боку, — листы «Правды». По всей одежде — одно и то же слово: «долой», «долой», «долой»… Звероподобная морда громилы. И надпись: «Идеал большевика». Иосиф оглянулся, посмотрел на лица товарищей — нет, ни одно из них даже отдаленно не похоже на к изображенный зловредным карикатуристом «идеал»: разные лица у подольских большевиков, но все одинаково одухотворенные, с чистым, открытым взором. А вот на физиономию черносотенца, с которым Иосифу как-то пришлось не только словами переведаться, нарисованный монстр явно смахивает. Не исключено, кстати, что вскоре снова доведется столкнуться с ему подобными: денечки начинаются горячие…
