Евгений Соловьев - Иоанн Грозный. Его жизнь и государственная деятельность
Предварительно занялся он устройством дружины. В совете с ним сидели Басманов-сын, Вяземский, Малюта Скуратов и другие избранные любимцы. К ним приводили молодых детей боярских, уже раньше отличавшихся распутством, удальством и готовностью на все. Иоанн предлагал им вопросы о роде, друзьях, покровителях; требовалось, чтобы они не имели никакой связи со знатными боярами; неизвестность и даже низость происхождения вменялась им в достоинство. Вместо тысячи, царь избрал 6 тысяч и взял с них присягу служить ему верой и правдой, доносить на изменников, не дружиться с земскими, не водить с ними хлеба-соли, не знать ни отца, ни матери, знать единственно государя. За это Иоанн давал им не только земли, но и дворы и движимую собственность старых владельцев (числом 12 тысяч), высланных из пределов опричнины с пустыми руками, так что многие из них, люди заслуженные, израненные в битвах, с женами и детьми шли зимою пешком в иные отдаленные поместья. Крестьяне одинаково являлись жертвами: новые владельцы, которые из нищих сделались большими господами, имея постоянную нужду в деньгах, обременяли крестьян налогами и трудами. Деревни быстро разорялись. Но это зло было лишь началом дальнейших. Скоро увидели, что Иоанн предает всю Россию в жертву своим опричникам: они были всегда правы во всем. Опричник мог безопасно теснить и грабить соседа и в случае жалобы брал с него пеню за бесчестие. Установился еще и такой обычай: слуга опричника, исполняя волю господина, прятался с какими-нибудь вещами в доме намеченного купца или дворянина; господин, заявляя мнимую кражу и мнимое бегство слуги, требовал в суд пристава, находил своего беглеца с поличным и взыскивал с невинного хозяина пятьсот, тысячу и более рублей за укрывательство. Иногда опричник сам подбрасывал что-нибудь в богатую лавку, уходил, возвращался с приставом и за будто бы украденную у него вещь разорял купца; иногда, схватив человека на улице, вел его в суд, жалуясь на вымышленную обиду... Изобретательны были опричники, а люди земские были безгласны и безответны перед ними. Иоанн поощрял жестокость и преступность своей дружины, ибо чем больше государство ненавидело опричников, тем более государь имел к ним доверенности. Заметим еще, что “затейливый” ум царя изобрел достойный символ для своих ревностных слуг: они ездили всегда с собачьими головами и с метлами, привязанными к седлам, в знамение того, что грызут лиходеев царских и выметают измену из Земли Русской.
Посмотрим, какую жизнь вел Иоанн. Хотя новый московский дворец и был похож на крепость, но Иоанн не считал себя безопасным и в нем; невзлюбив Москвы, он большую часть времени проводил в слободе Александровской, которая сделалась городом, украсилась домами, церквами и каменными лавками. Царь жил в палатах, обведенных рвом и валом; придворные, государственные и воинские чиновники – в особых домах. Опричники имели свою улицу, купцы – также. Никто не смел ни въехать, ни выехать из слободы без ведома Иоанна, для чего была установлена воинская стража. Здесь-то, за стенами крепости, окруженной темными лесами, Иоанн посвящал большую часть времени церковной службе, чтобы непрестанною набожною деятельностью успокаивать душу. Он захотел даже обратить дворец в монастырь, а своих любимцев – в иноков: выбрал из опричников 300 человек самых лютых, назвал их братиею, себя – игуменом, князя Вяземского – келарем, Малюту – параклесиархом; дал им тафьи, или скуфейки, и черные рясы, под которыми носили они богатые, золотом шитые кафтаны с собольей опушкой, сочинил для них устав монашеский и служил примером в исполнении его. В четвертом часу утра он ходил на колокольню с царевичами и Малютою благовестить к заутрене; братья спешили в церковь; кто не являлся,того наказывали восьмидневным заключением. Служба продолжалась до 6 – 7 часов. Царь пел, читал, молился столь ревностно, что на лбу всегда оставались у него знаки крепких земных поклонов. В 8 часов опять собирались к обедне, а в 10 садились за братскую трапезу все, кроме Иоанна, который стоя читал вслух душеспасительные наставления. Между тем иноки ели и пили досыта; всякий день казался праздником: не жалели ни вина, ни меду; остаток трапезы выносили из дворца на площадь для бедных. Игумен, т. е. царь, обедал после, беседовал с любимцами о законе, дремал или ехал в темницу пытать какого-нибудь несчастного. Казалось, что это ужасное зрелище забавляло его: он возвращался с видом сердечного удовольствия, шутил, разговаривал веселее обыкновенного. В 8 часов шли к вечерне; в десятом Иоанн уходил в спальню, где трое слепых один за другим рассказывали ему сказки; он слушал их и засыпал, но ненадолго: в полночь вставал, и день его начинался молитвою. Иногда докладывали ему в церкви о делах государственных; иногда самые жестокие повеления давал Иоанн во время заутрени и обедни. Однообразие своей жизни он прерывал так называемыми объездами; посещал монастыри и ближние, и дальние, осматривал крепости на границе, ловил диких зверей в лесах и пустынях, любил в особенности медвежью травлю; между тем везде и всегда занимался делами, ибо земские бояре, мнимоуполномоченные правители государства, не смели ничего решить без его воли. Когда в Россию приезжали знатные иноземные послы, Иоанн являлся в Москве с обыкновенным великолепием и торжественно принимал их в новой кремлевской палате, являлся там и в других важных случаях, но редко.
Все это время одна и та же мысль, гвоздем засевшая в голове его, не давала ему покоя. Надо было искоренить боярство. Об этом часто говорил он в дружеских разговорах с приближенными к нему иностранцами. Он жаловался им на бояр, на духовенство, не скрывал своих мстительных замыслов против первых, чтобы иметь возможность царствовать свободнее и безопаснее с дворянством новым или опричниной, ему преданной. По словам царя, опричнина видела в нем отца и благодетеля, а бояре жалели и вздыхали о временах адашевских, когда им было свободно, а ему, царю, – неволя. Не останавливаясь ни перед чем, государь исполнял свою программу. Многих бояр казнил он лютою смертью, других постригал в монахи, третьих отправлял в тяжелую ссылку, с остальных брал записи за поручительством их друзей: в случае их бегства ручатели должны были вносить в казну “знатную” сумму денег: например, за князя Серебряного 25 тысяч рублей, или около полумиллиона нынешних.
Постепенно развивалась и идея царского величия, принимая странные, утрированные формы. Чтобы возвыситься над другими, царь уже отказывался быть русским. Однажды, по рассказу Флетчера, Иоанн велел одному английскому мастеру сделать для него блюдо и хорошенько взвесить отданный ему слиток металла, промолвив: “Не верь моим русским: они все воры”. Англичанин улыбнулся; царь захотел узнать причину. “Если угодно вашему величеству, – сказал золотых дел мастер, – то не скрою от вас мысли своей: называя всех русских ворами, забываете, что и сами вы принадлежите к их числу”. “Нет, – отвечал Иоанн, – я не русский: мои предки были немцы”. Он хотел в это время жениться на немке, а дочь свою выдать за немецкого князя.
