Юрий Соломин - От Адьютанта до егο Превосходительства
Мы с женой ровесники, и невзгоды военных лет выпали и на ее долю. Поэтому желание «подкормить» для нее естественно. Это необходимо. Артист, произнося диалог Ромео и Джульетты, не должен думать о том, где бы поесть. В противном случае ему никакой педагог не поможет. Ведь у нас студенты работают очень много — по двенадцать часов. Мы работали так же. Такая уж профессия. В девять часов начинаются лекции, танец, фехтование, физическая подготовка, сцендвижение. Затем небольшой перерыв, потом — мастерство, речь, и так до вечера. А вечером начинаются репетиции часов до девяти. Я уж не говорю о самостоятельных работах, потому что без самостоятельной работы студент не может существовать.
В студенческие годы я жил точно так же. Правда, физически мы были более выносливы, чем сегодняшние студенты. Когда я прихожу на занятия после репетиции, административных дел, я иногда вижу, что у них просто нет сил. Я их «вытряхиваю», то есть у нас, у людей старшего поколения, силы есть, а у них уже нет. Приходится прерываться на чаепитие. У нас там есть самовар — Ольга Николаевна из дома принесла. Я вообще часто узнаю на сцене во время экзамена свои вещи — то халат, то чашки, то ложки.
К нам приходят люди молодые. Я люблю абитуриентов шестнадцати — семнадцати лет. Из них еще можно сформировать хорошего актера. Когда же приходят после армии, с ними работать трудно, потому что они уже искалечены жестокостью. Их уже неоднократно обижали, они неоднократно обижали. Пройдя через грязь, им трудно оставаться чистыми. Им понять, как сыграть на сцене нежность, благородство, — сложно. Нам же важно настроить их на доброту. Поэтому часто прямо в аудитории у нас живут кошки с котятами. Все их подкармливаем. Так мы воспитываем жалость ко всему живому. Это чувство сыграть невозможно. Жестокий человек не сможет сыграть доброго, зритель не поверит. Я на первом курсе начинаю «ковырять» кого-нибудь до слез, и, когда это проявится, я безмерно рад.
Набирая курс, мы обязательно проверяем и ритмику, и координацию движений абитуриентов. Аккомпаниатор играет три разные мелодии, например вальс Штрауса, цыганский танец и русский. Иногда сидишь часами и видишь, что ничего у ребят не получается. Никто не может станцевать ни вальс, ни вприсядку. Они даже не знают, что такое «вприсядку». Раньше это умели все. Сейчас все умеют танцевать современные танцы, пришедшие к нам с Запада. Я же считаю, не надо обезьянничать. Если у нас в Сибири начать кормить одними бананами, то мы умрем с голоду и замерзнем. Это все равно что кормить африканцев одной картошкой и пельменями.
Эмоциональность — одна из семи нот, так же как темперамент. Градус своего темперамента, эмоциональности артист должен знать, а проверить это можно только в училище, и подвести его к этому должен педагог. Мне эта профессия очень нравится, и с годами все больше и больше. Я могу не ставить в театре спектакли пять — десять лет, все это восполняется работой в училище. Для меня это важнее. Если бы сейчас мне предложили выбирать — чем заниматься, режиссурой или педагогикой, — я бы выбрал педагогику. Эта профессия в чем-то сродни профессии скульптора.
Считаю, что режиссер обязательно должен быть и педагогом. Я работал с такими режиссерами-педа-гогами. Стоит назвать Петра Павловича Васильева, Леонида Андреевича Волкова, Андрея Александровича Гончарова. Они помогали актерам и шли к цели вместе с ними. Таких, увы, встретишь нечасто. Чаще режиссеры стремятся к самовыражению. Все помнят расхожие слова Станиславского о том, что режиссер должен умереть в актере, но, к сожалению, никто «умирать» не хочет, все хотят жить, и жить припеваючи. Они просто используют твои данные, возможности, не утруждая себя.
У нас в театре сейчас большая компания молодежи. Когда в свое время руководители Малого театра формировали ту часть труппы, которую сейчас мы называем «средним» поколением, они сумели сделать это так талантливо, умно и прозорливо, что нам сейчас не приходится «расхлебывать» их «грехи» — наше поколение несет основную репертуарную нагрузку. Очень бы хотелось, чтобы и нашу сегодняшнюю работу по собиранию будущего поколения «ведущих» не поминали худым словом. Ни мы сами, ни зрители, ни нынешние молодые, ни те, кто придет им на смену.
Каждый год приглашаем из нашего театрального вуза — Училища имени М.С. Щепкина, как минимум, двух самых одаренных и работоспособных выпускников. Очень важно, что они учатся у актеров нашего театра, потому что именно так передаются традиции.
Вера Николаевна Пашенная любила повторять: «Я заплатила рубль двадцать и хочу все слышать на втором ярусе». Если ты артист, то тебя должно быть «видно, слышно и понятно» — это древняя, как сам театр, аксиома. Артист должен обладать и индивидуальностью, и непременным для нашего театра ярко выраженным амплуа. Вообще артист очень много «должен», но и ему «должны».
Когда артист из инкубаторских условий училища, где его пестуют, холят и лелеют, попадает в театр, где совсем иные психологические нагрузки, не долго и «сломаться». Я не хочу говорить, что есть легкие профессии, но судите сами, если вы вызвали слесаря, он завернул вам кран, а через три дня кран опять начал течь, вы вновь его вызовете. Слесарь спокойно придет и еще раз устранит «перекос в резьбе». Для артиста же «перекос в резьбе» может закончиться трагедией. К тому же в театре он попадает «под обстрел» сотен глаз. И в зале. И, что много страшнее, за кулисами. И здесь человеческие качества новичка оказываются не менее важными, чем профессиональные. Психологическая ломка происходит огромная — будь ты хоть семи пядей во лбу в училище, в театре все надо доказывать заново. Театр — дело жестокое. Тут выживают сильнейшие. Важно сохранить чувство собственного достоинства, но не зазнаться, ужиться, прижиться… Конечно, я, как и другие педагоги, всегда стараюсь поддержать новичка, сам прошел через это и помню — были в театре люди, встреч с которыми я всячески избегал, потому что всегда слышал от них только замечания. Потом понял, что это акт самой большой доброжелательности — гениальные артисты уделяли мне свое внимание и время, значит, я чем-то их заинтересовал. Счастье, что я понял это вовремя. Некоторые же, как только выходят на сцену, начинают ощущать себя уже законченными артистами. Вот тут-то уместно вспомнить слова Константина Сергеевича Станиславского: «Он думает, что он законченный актер, а он конченый актер».
Я понимаю стремление к самостоятельности. Ученики уходят из-под опеки, и порой очень резко, но когда им трудно — возвращаются. И я помогаю… Но предательство прощать трудно. И азарт уходит… Мы же знаем их с семнадцати лет и желаем только добра.
