Александр Формозов - Рассказы об ученых
К моменту публикации первых отрывков из «Записок» никого из названных лиц уже не было на свете, но были живы их родственники, ученики, почитатели. Известно о протесте, присланном в «Русский вестник» учениками П.М. Леонтьева[79]; о докладе протоиерея Ивана Григорьевича Виноградова в защиту Филарета от нападок С.М. Соловьёва, прочтённом в Обществе любителей духовного просвещения[80].
Особенно удивляют выступления серьёзного исторического журнала «Русский архив». Издатель его Пётр Иванович Бартенев писал, что публикация «Русского вестника» – «грубая ошибка в ущерб памяти автора». Наиболее возмущали его отзывы о Погодине и Шевырёве[81]. Сын издателя, цензор Юрий Бартенев счёл нужным вступиться за Хомякова[82].
Подобные отклики связаны как с христианской заповедью: «Не судите, да не судимы будете», так и с античным принципом: «О мёртвых или хорошо, или ничего». Но дело не только в этом. То, что писалось в эпоху революционной ситуации 1860-х годов, выглядело слишком смелым в годы реакции при Александре III. То, что казалось оправданным в рассказах литераторов А.И. Герцена или П.В. Анненкова (вполне в духе С.М. Соловьёва оценивавших тех же самых людей), воспринималось как нечто предосудительное в устах учёного, ректора университета.
Историки не так уж часто пишут воспоминания. К моменту публикации «Русского вестника» увидели свет только мемуары петербургского академика Николая Герасимовича Устрялова[83] да профессора Московского университета Ивана Михайловича Снегирёва[84]. И те, и другие очень сухие, официальные. И тот, и другой принадлежали к предшествующему по сравнению с С.М. Соловьёвым поколению. Мемуары его сверстника Николая Ивановича Костомарова полностью пришли к читателю только в 1922 году, т. е. через тридцать семь лет после смерти автора, и не выглядят столь остро, как соловьёвские. Для учёного мира действовал особый этикет – «академическая форма». Сергей Михайлович-мемуарист её явно нарушал.
Ситуация повторилась, когда «Вестник Европы» напечатал наконец в 1907 году (№№ 2–6) полный текст «Записок». Это произошло уже после смерти всех трёх сыновей историка. Опять последовали возражения. Профессор Алексей Петрович Лебедев выпустил специальную брошюру «В защиту Филарета, митрополита Московского, от нападок историка С.М. Соловьёва» (М., 1907. -34 с).
В «Русском архиве» вновь выступили оба Бартеневых. Старший поместил там «Воспоминания о С.М. Соловьеве», где сказано о нём много хорошего, но оговорено, что «Записками к прискорбию его почитателей он омрачил себя»[85]. Реплика Юрия Бартенева ещё резче. Она озаглавлена «Недоучки-славянофилы и высокоучёный западник-профессор. С.М. Соловьёв и К.С. Аксаков». По мнению Юрия Бартенева, публикация «Вестника Европы» – «плохая услуга памяти историка», ибо он писал «злобно», «заведомо лживо». Сыну издателя журнала «жутко за мелколожье автора». Учёный характеризуется как человек бездарный, не сумевший ответить своими трудами ни на один жгучий вопрос русской жизни. Ему противопоставлены как великие провидцы и пророки А.С. Хомяков и К.С. Аксаков[86].
Показательна и оговорка редакции «Вестника Европы» о том, что хотя рукопись передал в журнал Владимир Соловьёв уже давно (очевидно, в 1896 году), опубликовать её сразу же было нельзя, поскольку возражали другие члены семьи. Теперь это препятствие отпало[87]. Скорее всего, речь шла о позиции Михаила Сергеевича, умершего в 1903 году.
В 1915 году «Записки» были перепечатаны по журнальному тексту отдельной книгой издательством Н.Н. Михайлова «Прометей» (Пг., 174 с). На этот раз все рецензии оказались положительными, а их было семь – в «Северном вестнике», «Голосе минувшего», «Историческом вестнике», «Вестнике Европы», «Русских записках», «Русской мысли», «Русской старине». Времени прошло много, поколения сменились, давние споры и противоречия сгладились и забылись. Во всех рецензиях отмечено богатство материала о жизни русской интеллигенции середины XIX века.
Прошло, однако, почти семьдесят лет, прежде чем воспоминания Соловьёва вновь увидели свет. В сталинские годы он числился всего лишь «буржуазным учёным», и если лекционный «Курс русской истории» В.О. Ключевского был переиздан, то ничего из наследия его учителя не перепечатывалось вплоть до 1959 года. Только в 1983 году издательство Московского университета выпустило в одной книге «Избранные труды» и «Записки» С.М. Соловьёва. Комментарии к мемуарам составили А.А. Левандовский и Н.И. Цимбаев. Подготовленный ими текст затем воспроизвели в XVIII томе «Сочинений» С.М. Соловьёва в 1995 году.
Н.И. Цимбаев говорит, что текст выверен по рукописи. Сделано это было, видимо, не слишком аккуратно. В обоих изданиях (как и во всех предшествующих) фигурирует некий «Березников», внесённый без уточнения имени и отчества в указатель имён[88]. Между тем ясно, что упоминался крупнейший архивист академик Яков Иванович Бередников. Должно быть, к воспоминаниям С.М. Соловьёва текстологам надо будет возвратиться ещё раз.
Что же всё-таки можно сказать в заключение о своеобразной судьбе интересующей нас книги? Были ль правы хоть в чём-то её критики или их раздражение носило случайный характер?
Жизнь Сергея Михайловича сложилась в целом очень удачно. Окончив университет, он получил возможность побывать в Западной Европе и прослушать лекции ведущих зарубежных ученых. В двадцать четыре года занял кафедру русской истории Московского университета; в двадцать пять лет защитил магистерскую диссертацию, всего через два года – докторскую; в двадцать семь лет удостоился звания профессора. В тридцать один год приступил к подготовке монументальной «Истории России с древнейших времен» и с непостижимой регулярностью выпускал по тому в год до самой своей кончины. Пользовался уважением коллег, студентов.
Казалось бы, всё это должно было дать чувство удовлетворения и доброжелательности к людям. Но этого не произошло. Начало научной карьеры Соловьёва совпало с годами «мрачного семилетия», апогея николаевской реакции. И защита диссертаций, и чтение лекций, и публикация «Истории» встречали сопротивление официальных кругов. В преддверии реформ Александра II возникали ожесточенные споры о судьбах России, не оставлявшие учёного равнодушным. Он чувствовал свою силу и на многих смотрел свысока. Как все специалисты, не терпел дилетантов, вроде славянофилов, с лёгкостью судивших о сложнейших вопросах. Болезненно воспринимал и противодействие тем или иным своим начинаниям. А поскольку Сергей Михайлович набрасывал свои «Записки» не в конце жизни, а в расцвете сил, в возрасте сорока с небольшим лет, то на их страницах заметно отпечатались обиды, раздражение, конфликты недавнего времени.
