Зиновий Коган - Эй, вы, евреи, мацу купили?
– Перестань орать, – сказал Лазарь. – У меня чесотка от твоих песен. У него это как аллергия на одуванчики.
– А с чего это ты вдруг?
– Израиль бьет арабов, а нас будут бить здесь.
– Я была бы рада, если тебя отлупят.
– Рано или поздно гои припомнят нам Израиль.
– Ох и негодяй же ты, Лазарь.
– Бывают негодяи полезнее святых.
– Я тебя стала бояться. Раньше этого не бывало.
– Раньше ты мне давала, – захихикал он.
– Дурак.
– Дурак?! – В глазах его мелькнул бес со свечами. – Закури лучше, училка кривоногая.
– Дурак! Больше ко мне не дотрагивайся.
– Сама ко мне в трусы лезешь.
– Ду-уррак! Бессовестный!
– Тебе привет! – крикнул он ей вдогонку.
Она не ответила.
– Тебе привет от минет!
Их обоих трясло от ненависти, но под руками не было автоматов.
Вечером все жильцы слушали радио, как будто бои велись на Садовом кольце.
– Арабы вооружены всем советским до зубов – утром евреи прыгнут в море.
– Лазарь, конечно, болеет за своих.
– Ну, понятно, все они болеют за своих.
В ту ночь Лазарь постелил себе на полу. Он лежал и всматривался в красные пятнышки, плавающие в темноте. Красные пятнышки что-то уж очень разыгрались, как будто ночью в пустыне враг вел спорадический огонь. Лазарь лежал вытянувшись во весь рост. И тут он увидел холодные маленькие глаза Ларионова. Потом они боролись.
Руки у Лазаря были напряжены. Кулаки стиснуты и прижаты к животу. Когда он уснул по-настоящему, то есть забылся, ничего ему не снилось, и мозг спал, и было ему хорошо, как бывает хорошо только в обмороке.
– Амалеки взрывают наши синагоги.
– Давайте сами их заминируем.
– Давайте окутаем их колючей проволокой и будем впускать туда только раввина и только один раз в год, на Йом-Киппур.
– Сухари, а где евреи будут чесать языки?
– Они нас взрывают, а мы не знаем кто.
– Зато знаем кого, – сказал мальчик с пейсами.
– У вас сократилась молитва и удвоился счет в банке. Такие дела.
– Один Бог знает. Кого они завтра взорвут.
– Почему бы Ему не подсказать нам?
– Бог не стукач. Ты его что – нанял?
– Ша, сухари, ша! Арабы воюют с нами, потому что мы на них непохожи! Сделаем так, чтобы они стали на нас похожи. Или мы на них.
– Это надо записать в Талмуд. Кто ведет Протокол сионистских мудрецов? Повтори, Лазарь, еще раз.
– Я говорю: мертвые похожи друг на друга. Мы ударим на рассвете.
Потом ему приснилось, что у них с Валечкой родился ребенок.
Ему хотелось своего ребеночка. Не потому, что он любил Валечку, а чтобы у него было существо, ему послушное всегда во всем… Во сне ему часто снился ребеночек: то мальчик, то девочка. Они уже ходили в школу, получали двойки, были непослушны, и Лазарь их бил. Бил ремнем, бил ладонью, крутил за уши, душил ногами… Мальчик ему снился ушастый, с темными выпуклыми глазами, и назвал его Лазарь чудным именем Лащик, потому, что он любил ползать по полу и всегда лазил, куда его не просили. Девочка была страшная болтунья, языкастая и глупая, как сто женщин вместе взятых. Лазарь ее бил каждый день. Зажмет ногами, трусики снимет и пряжкой, и пряжкой!.. она кусается, плюется, рычит, а он бьет еще сильней, еще сильней…
Лазарь настолько привык к этим своим СОНПРИХОДЯЩИМ детям, что даже днем, когда бодрствовал, не смог бы ответить с увернностью: есть у него дети или нет. У Валечки, у этой определенно были только наряды и сплетни; ей и дети-то небось ни разу не приснились. Как она ему фигой ударила по носу. Антисемитка.
Утром он вспомнил про сон и не знал, как его истолковать. И ему стало страшно.
В метро Лазарь пробился к темному стеклу дверей вагона и закрыл лицо газетой. Мало ли. На нем написано, что антисемит тоже. Увидят, что жидовская морда, и расквасят сопатку.
Шесть дней в газете «Правда» израильтяне терпели поражение. На седьмой день Насер надел на голые ноги альпинистские ботинки. Так он спешил.
Осень пришла – никто не заметил. Не до осени было. В Польше сионистская молодежь декламировала Мицкевича. В Праге сионистские писатели дудели в Дубчеку. А что творилось во Вьетнаме? Что там вытворяли сионисты? То-то и оно.
5 ноября в техотделе сдвинули столы и, невзирая на международный климат, выставили бутылки с вином и водкой. Мужчины в обед плотно пообедали и теперь пили, словно смазали глотки слюной, и лица их становились все краснее. Лазарь разыгрывал из себя свойского парня, Ларионова щекотали позванивающие медали; дорвался до спиртного и Лупенков. Не пил, не пил – и здрасьте пожалуйста.
– А вот знаю анекдот, животики надорвешь. – сказал Лазарь.
– Расскажите, расскажите, – умоляли женщины.
– Катит Хаим бочку по улице. Абрам говорит: куда катишь? Мочу на анализ. Целую бочку? А что мне, жалко?
Все покатились со смеха.
– Через час видит Абрам, что Хаим снова катит бочку, – продолжает Лазарь. – Домой? Да, говорит Хаим, они сахар нашли.
И поднялся из-за стола Ларионов, и осоловело поглядел на сотрудников.
– Мы для чего здесь расселись? Для того, чтобы отмеить пяти… десяти … Ура-а-а-! – и дрожащей рукой опрокинул стакан за пластмассовые зубы.
– То-оварищи! – раздался женский голос. – Наш Ларионов воевал в Севастополе.
– Врет, – сказал Лупенков.
– Чтоб мне не вставать из-за стола!
Так он им ответил.
– А что мы тебя там не видели? – спросил Лупенков.
– А что вы там делали? – спросила комсомолка Лида, у которой была в институте единственная обязанность: стоять за углом и отмечать опаздывающих.
– Давайте лучше еще по стакану, – скромно ответил Лупенков.
– Нет-нет-нет!
– Я воевал в Севастополе в чине лейтенанта с Лазарем. Мы проверяли посылки.
– О-о-о!
– Конфисковывали запрещенные продукты.
– Водку?
– И водку тоже.
Лупенков выпил, и тотчас перед ним на столе очутились вместо лиц сотрудников ящики с посылками. И он взял со стола консервную открывалку и вдруг воткнул ее Лазарю в рот. Лазарь высунул язык и сказал:
– А-а!
Он будто сидел у врача в кабинете, а может быть, на допросе.
– Бэ-э! – передразнил Лупенков. – Так мы открывали посылки и потрошили их. И жили мы во-о как!
И он поднял большой палец.
– И леденцы брали? – спросил Ларионов.
– В леденцах специалистом был Лазарь.
– Я так и думаю, – сказал Ларионов.
– Врет, – покраснел Хейфец.
– Чего уж там, – ухмыльнулся Ларионов.
– Да, – кивнул Лупенков, – он был молодой специалист и сосал леденцы, а я жрал шоколад и сгущенку.
– Здорово, – сказал Ларионов. – А я был в саперном батальоне. Из грязи не вылазили и жрали одну мороженую картошку. Утром картошка, днем картошка, вечером картошка.
– А у нас было все, – улыбался Лупенков. – колбаса, сгущенка, конфеты. Вот где я зубы себе испортил. Мы воевали культурно.
