Федор Крандиевский - Рассказ об одном путешествии
— Осторожно, осторожно, это моя Schweinemaschine!
Носильщики переглянулись.
Мы вышли из вокзала на площадь. Было темно и промозгло. Никакого транспорта в этот глухой ночной час около вокзала не было. Удалось нанять какую-то двухколесную тележку, на которую нагрузили весь багаж и которую катили два носильщика. Никиту и Ирину Еристову поместили на тележке между чемоданами. Остальные шли пешком. Я вел за руль свой велосипед.
Так мы дошли до расположенного поблизости отеля «Кайзерхоф». В окнах было темно. После наших звонков и стука в дверь зажегся свет в холле, а затем на лестнице. Нами предводительствовала Юлия Ивановна. Она одна, в отличие от всех остальных, свободно и хорошо говорила по-немецки. Она была рослой и представительной. Все остальные, сбившись в кучу и тихо переговариваясь между собой по-русски, напоминали изображение «толпы» на сцене оперного театра. После того как наши фамилии были записаны в книгу, лежащую на конторке, Юлию Ивановну вся гостиничная администрация начала и продолжала в течение всего нашего пребывания в Мюнстере называть Frau Grafin — госпожа графиня.
Нам отвели три комнаты на втором этаже, соединенные дверями, наподобие анфилады. В большой угловой комнате расположились Юлия Ивановна с Никитой, в следующей, проходной, — я, в третьей — мама. Еристовых поместили в двух комнатах рядом с нами. В это несезонное время года гостиница была почти пуста. Нам в комнаты принесли кофе с круглыми булочками, и мы улеглись под пухлые перины, будто бы провалились в пуховую бездну.
На следующее утро я отправился осматривать город. Это оказался маленький, чистенький, аккуратный городок, расположенный на левом плоском берегу узенькой речушки, правый берег которой был гористым. Там возвышалась скала, на самом верху которой торчали остатки старинной башни. К ней вела крутая извилистая тропинка. За небольшую плату лодочник перевез меня на другой берег к подножью скалы. Я взобрался на нее. Там открывался дивный вид во все стороны. День был облачный. Время от времени, разрывая облака, появлялось солнце на голубом клочке неба. Вокруг холмы, холмы, разрезанные в разных направлениях черными линиями железных дорог. На многих холмах — полуразрушенные средневековые замки. В течение нашей жизни в Мюнстере мы (мама, Еристов и я) не раз совершали длинные прогулки к этим замкам. Некоторые из них были превращены в музеи. Нам показывали оружие средневековых рыцарей, «пояс невинности», который рыцарь надевал на свою жену, отправляясь в поход, — железное, тяжелое, запирающееся на замок, антигигиеничное устройство. От разрушенных стен, покрытых мхом, веяло холодом и мраком средневековья.
Наша жизнь в Мюнстере вошла в обыденное русло. Прогулки, чтение. Утренний завтрак нам приносили в комнату. Обедать и ужинать мы спускались в пустоватый ресторан «Кайзерхоф». Иногда по вечерам в углу ресторана собиралась компания немцев, местных жителей. Они громко говорили, курили сигары, подымали кружки с пивом. Маме кто-то сказал, что очень полезно пить пиво с молоком. Меня заставляли два раза в день выпивать по кружке черного пива, разбавленного молоком. Я давился этим омерзительным напитком, но меня заставляли пить его как лекарство.
Мама чуть ли не каждый день получала письма из Франции от Балавинского. В конверт были вложены красивые дорогие открытки с изображением цветов, исписанные с другой стороны мелким бисерным почерком.
Недалеко от Мюнстера помещался большой курортный город Крейцнах. Туда из Мюнстера ходил маленький одновагонный трамвайчик (полчаса езды). В Крейцнахе были большие магазины. Около одной из витрин я всегда останавливался и мог бы стоять, завороженный, часами. Эта витрина была посвящена игрушечной железной дороге: рельсы, стрелки, семафоры, мостики, разводной круг, пассажирские, товарные, санитарные вагоны, паровоз с тендером и т.д. Я до сих пор вспоминаю эту витрину с замиранием сердца.
В Крейцнахе была также филармония. Мама решила развивать мальчика и стала регулярно ездить со мною на симфонические концерты. Сперва я был разочарован. Я думал, что вот сейчас отыграет музыка, и тогда начнется что-то. Но это «что-то» так и не начиналось. Постепенно я привык к концертам. Музыка растопила мое сердце. Она обволакивала меня, унося вдаль, в какие-то неизведанные просторы.
Началась зима. Выпал снег. Стояли морозные солнечные дни. Мальчишки, разбежавшись, скользили по коротким ледяным дорожкам на тротуаре. Скатывались на санках с горок. Появились лыжники в вязаных шапках с помпонами. В Мюнстере начали появляться курортники. Приближалось рождество. Это лютеранское рождество не было похоже на наше православное. В витринах магазинов и в самой церкви появились искусно слепленные мизансцены всегда на одну и ту же тему: дева Мария, младенец на охапке сена и толпа волхвов. Нас, воспитанных в духе православной религии, не мог не раздражать этот лютеранский натурализм.
Вскоре после Нового года мы получили очередное письмо от отчима. Он писал, что стал редактором литературного приложения к сменовеховской газете «Накануне», издаваемой в Берлине. «Смена вех» — это сборник, изданный в Праге в 1921 году, призывающий идти за советской властью и сотрудничать с большевиками.
В феврале мы простились с Еристовыми и уехали в Берлин.
Берлин, зима—весна 1922
В Шарлоттенбурге — фешенебельном районе Берлина с богатыми особняками и дорогими магазинами, на углу Курфюрстендамм и Уландштрассе, находился пансион фрау Фишер. Он занимал две спаренные квартиры на втором этаже дома. В коленообразный тихий коридор выходили двери комнат. Три раза в день в большой столовой горничные расставляли на белоснежной скатерти тарелки, ножи и вилки и свернутые в трубочки салфетки в деревянных кольцах с номером. Три раза в день горничная ударяла в гонг, который висел в передней, созывая жильцов к табльдоту на завтрак, обед или ужин. К пансиону фрау Фишер принадлежала также квартира на четвертом (последнем) этаже. Там по приезде из Мюнстера поместилась вся наша семья. Мы занимали одну большую проходную комнату с окнами на Курфюрстендамм — в ней жили Юлия Ивановна, я и Никита — и вторую угловую комнату с балконом на Курфюрстендамм и с окном на Уландштрассе, в которой жили мама и отчим.
Три раза в день мы спускались в столовую. Для нас был поставлен в нише отдельный столик на пять персон: отчим, мама, Юлия Ивановна, я и Никита, которому уже исполнилось пять лет. После удара гонга столовая наполнялась публикой. Отодвигая стул и садясь на свое место, каждый произносил неизменно «Мальцейт» и вынимал свою салфетку из деревянного кольца. Публика была самая респектабельная. Здесь селились люди, привязанные к Берлину на более длительные сроки, чем те, при которых имело бы смысл жить в гостинице, и в то же время на сроки недостаточно продолжительные для того, чтобы имело смысл обзаводиться своей квартирой. Среди них были какой-то высокий датчанин с женой, молодая хорошенькая фрейлен Гертруда с темным пушком на верхней губке, русский эмигрант художник Чумаков со своей женой, или, вернее, возлюбленной, полногрудой немкой, певицей.
