Павел Лавут - Маяковский едет по Союзу
— Хвастун здоровый!
— Вот это да! Говорит без единой запинки!
— Я сам читал, ни черта не понял, и вдруг — все понятно. Просто удивительно!
Выйдя из-за кустов, Маяковский резюмирует:
— Значит, польза есть. А ругань не в счет.
ДВА ПОЭТА
В начале февраля 1927 года я из Харькова телеграфировал Маяковскому о сроках выступлений. Когда же вернулся в Москву, он встретил меня смехом:
— Не из сумасшедшего ли дома вы давали телеграмму? Зимой — в поле? Бред!
И показал телеграфный бланк. Там было написано: «Восемнадцатого поле, 10/20 Курске, 22 Харькове».
Я протер глаза. Ничего не изменилось. Телеграф перепутал: «поле» означало Тулу, а 10/20 — 19.20.
Владимир Владимирович пригласил с собой в поездку Николая Асеева. От Москвы до Тулы время проходит незаметно: поэты беседуют о стихах, играют в «тысячу».
— Кто кого? — спрашиваю.
— Ясно, Асеев. Мне ли с ним тягаться! — отвечает Маяковский. — Я стесняюсь брать с него фору, вам же он свободно даст сто очков.
У Асеева идеальная память. У Маяковского тоже, но он малость рассеян в игре.
В Туле берут общий номер.
В двух газетах — статьи. В одной ― мирная афиша. Даже не плакатной формы. О футуристе Маяковском она говорит скромнее, чем о местном митрополите Виталии. Унылой лентой тянется длинное: «Маяковский» (лента — 216 сантиметров. — П. Л.).
В другой газете некий Медведев, восторженно отзываясь о Маяковском, предлагая словесникам изучать «его вклад в сокровищницу русского языка», писал:
«Маяковский едет в Тулу. Это хорошо. Владимиру Владимировичу (так зовут Маяковского) давно бы нужно это сделать. Главное, его в Туле, как и везде, знают. Да, да, знают, и обиднее всего — не понимают. Не понимает его тульская интеллигенция (я, конечно, не говорю об исключениях), не понимает его и рабочий класс города Тулы…»
Газета снабдила статью примечанием: «На спорные положения автора редакция ответит после обмена мнениями».
Вечер открыл Маяковский. Он представил Асеева, о котором не упоминалось в афишах (его поездка поначалу не планировалась).
— Со мной приехал талантливый поэт Асеев. Своими стихами он доставит вам немало удовольствия. Для вас — несомненный выигрыш.
Выступали по очереди. Пока один читал, другой просматривал записки. Среди них были такие:
«Приходилось ли вам за границей читать свои произведения, и если да, то как вас там, понимали или нет?»
«Даешь „Облако в штанах“!»
«Правда ли, что вы не могли оторваться от „Евг. Онегина“ целую ночь?»
«Ну как, дружок, Тула-то какое произвела на тебя впечатление и не напишешь ли что-либо о Туле?»
«Вы так живо описывали, как на пароходе тошнило всех на третий класс, так что можно подумать, что вы ехали как раз там».
«Тов. Маяковский! Ваши стихи хорошо читает Бася Бисевич[18]. Вам далеко до нее!»
— Я приветствую Басю Бисевич и со своей стороны приложу усилия, чтоб ее догнать.
Зал расхохотался.
Поздно ночью отправляемся в Курск, в котором Асеев провел свою юность. Маяковский интересуется подробностями жизни тех лет.
На первом вечере народ еще был. На втором — четверть зала. Маяковский предложил «зазывать публику»… Принимаем экстренные меры: вход свободный. Я попробовал даже осуществить мысль Владимира Владимировича и вышел на улицу. Но там — ни души.
…В Харькове на афише уже красуются оба имени и на двух языках.
Маяковский поначалу обрадовался и тут же возмутился. Фамилии поэтов стояли не по алфавиту. Владимир Владимирович потребовал внушить местным театралам, которые взялись печатать рекламу, что это бестактно, и просил меня в дальнейшем быть в таких случаях настороже. (Ведь я-то послал им текст, придерживаясь алфавита.)
Когда Маяковский в Москве составлял текст афиши, я удивился: «Почему вы намечаете программу и за Асеева?» Он ухмыльнулся:
— Я лучше знаю, что ему нужно читать. Пишите: «Синие гусары», «Оранжевый свет», «Через головы критиков», «Колокола», «Обрез», «26» и др.
Все это и вошло в программу вечера.
Театр Держдрамы (Государственный театр драмы) переполнен. Маяковский вел разговор-доклад: «Даешь изящную жизнь».
В Технологическом институте состоялся вечер специально для студентов — билеты очень дешевые. Маяковский одобрил:
— Вот видите, все довольны: и студенты, и мы. Опыт удался. Дешево и полно. Так и надо: бить на количество. Это самое важное.
Невзирая на февраль, сам по себе город Киев, неповторимый по своей красоте, вселял в обоих поэтов дух бодрости и задора. Много и успешно выступали. В один из вечеров прекрасно провели время у знакомых Владимира Владимировича. Прилив чувств наблюдался и назавтра, когда поэты затеяли почему-то посреди дня «пасьянс». И это, казалось бы, мирное занятие превратили в азартную игру — страсти разгорались. Но игровой запал внезапно был нарушен. Я принес свежий номер «Известий». Развернули. Маяковский вскочил:
— Как могли напечатать такую дрянь?
Вспылил и Асеев.
Подвал за подписью Полонского назывался «Леф или блеф?».
Они читали, перечитывали, снова возвращаясь к отдельным местам. Отшвыривали газету и опять хватались за нее, в пылу раздражения намечая план разгрома автора…
В Харькове получили продолжение этой статьи — в «Известиях» от 27 февраля. А месяц тому назад их задела в той же газете статья Ольшевца «Почему Леф?», которая вместе с вышеупомянутой стала предметом обсуждения на собрании сотрудников журнала «Новый Леф» 5 марта 1927 года в Москве.
Для того чтобы познакомить хотя бы со стилем и духом статьи «Леф или блеф?» со скромным подзаголовком — «Заметки журналиста», стоит привести выдержки:
«Перебрасываю страницы: статья „Караул“ Владимира Владимировича Маяковского. Почему кричит „караул“ наш знаменитый поэт?! Оказывается, написал он сценарий, про который сам Виктор Шкловский сказал: „Тысячи сценариев прочел, а такого не видел. Воздухом потянуло. Форточку открыли“. Но правление Совкино сценарий отвергло. Об этом вот происшествии и кричит „караул“ в редактируемом им журнале В. В. Маяковский… По отрывку трудно судить о достоинствах целого. Но если „целое“ походит на опубликованную часть, — я за Совкино! Пусть кричит „караул“ один Маяковский. Времени у него много, делать ему, очевидно, нечего. Заставлять же кричать „караул“ многотысячную массу кинозрителей нет смысла…
В статье, написанной в стихах, Маяковский договаривает то, чего не договорила передовица. В нашем искусстве и реализма всамделишнего нет. Настоящие „реалисты“ это — они, лефы, а все прочие — „блюдо- рубле- и тому подобные лизы“[19].
