А. Калинина - Рембрандт ван Рейн. Его жизнь и художественная деятельность
Как всякий живописец, Рембрандт должен был окружать себя красивой обстановкой. Но, помимо всяких технических соображений, собирание редкостей и предметов искусства было для него потребностью, органической необходимостью. В свободные от работы минуты он ходил по городу, разыскивая на рынках, на перекрестках, в лавочках, которые в Амстердаме, как и в Венеции, ютились на мостах, брони, кольчуги, японские кинжалы, меха и обрывки тканей. У моряков с кораблей, приплывающих ежедневно из далеких заморских стран, он покупал чучела, дротики, раковины и другие редкости. По целым часам просиживал художник в темных лавочках живописной Юденштрассе, у старьевщиков-евреев, с которыми он охотно общался, торгуя то ту, то другую вещь; мимоходом Рембрандт изучал интересные типы, световые эффекты лучей, скользящих в полутьме по парче богатого кафтана, по стали бердыша или по золотой чешуе старого вооружения. Обыкновенно экономный и расчетливый, как истый голландец, Рембрандт не жалел денег на покупку картин. За один эстамп Луки Лейденского он, не задумываясь, уплатил 80 риксдалеров. На распродаже картин он отдал за несколько гравюр этого же художника 1400 гульденов – сумму, для того времени очень значительную. Очевидно, этот сын лейденского мельника, которого его биографы стараются выставить черствым скупцом, человеком настолько ограниченным и тупым, что он якобы интересовался только своими собственными работами, умел тратить время и деньги на покупку произведений художников всех школ. Он изучал и высоко ценил и Микеланджело, и Рафаэля, и других итальянских художников; нечего и говорить о том, насколько он высоко ставил труды Дюрера, Гольбейна и остальных немецких и нидерландских мастеров. Не чуждо ему было также античное искусство, хотя он и отказывался от слепого подражания классическим образцам. Если Рембрандт так упорно придерживался своего личного, ему одному присущего стиля и не изменил его по требованию заказчиков даже в страшной нужде и бедности, то делал он это не по незнанию, не из грубого упрямства, а следуя вполне сознательно влечению своего могучего, самобытного гения.
Семейная жизнь великого живописца была крайне проста и скромна. Рембрандт и Саския жили душа в душу. Он работал без устали; все время, все силы любящей жены и матери принадлежали мужу и детям. Для ссор и раздоров не было ни досуга, ни оснований. Вечером, после ухода учеников, супруги сходились около большого стола в спальне, и тогда уютная комната с ее голубой мебелью представляла одну из тех «tableaux d’intérieur» (картин семейного быта), которые живописцы нидерландской школы так любили переносить на полотно. Кровать и шкаф утопали в ночных сумерках; свет лампы, едва скользя из-под колпака и кое-где бросая яркие блики на позолоту рам, на гладкую поверхность зеркала, падал на лица сидящих вокруг стола. Нередко укромный и тихий уголок оглашался веселым разговором; в доме ван Рейна часто собирался дружеский кружок, и время летело быстро среди оживленной беседы. Самые выдающиеся граждане Амстердама, цвет интеллигенции этого умственного центра XVII столетия, считали за честь посещать Рембрандта. Будущий бургомистр Ян Сикс, сборщик податей Уэтенбогард, поэт Клеменс де Юнг, знаменитый врач и писатель Манассех бен Израэль, главный раввин Амстердама, были его постоянными гостями. Более тесный кружок ван Рейнов составляли амстердамский каллиграф Коппеноль (в то время каллиграфия считалась художеством, и труд каллиграфа ценился очень высоко), проповедник Сильвиус с женой, в доме которых Рембрандт впервые встретил Саскию, ученый-юрист Эйленбюрх, поэт Иеремия Деккер, живописец Экгоут, Ян Зоммерс, богатый торговец, первый составитель коллекций картин и гравюр своего бессмертного друга. Душою этих собраний был сам Рембрандт. Неутомимый и серьезный до суровости в рабочее время, он умел в часы отдыха откидывать всякие заботы и отрешаться от тяжелых и мрачных мыслей и огорчений. Но и среди своих друзей он не забывал дорогого искусства. Очень часто, незаметно для собеседников, увлеченных разговором, он набрасывал на бумаге черты кого-нибудь из присутствующих; иногда эти эскизы носили несколько карикатурный характер. Но друзья художника не обижались; они хорошо понимали, что за безобидной шуткой радушного хозяина не скрывалось никакого злого умысла. Напротив, каждый новый набросок вызывал громкий взрыв хохота и всеобщий восторг. Им любовались, рассматривали, обсуждали его; затем рисунок прятали в отдельную папку, где он тщательно сохранялся как живой памятник приятно проведенного вечера.
Что побуждало этих мыслителей, ученых, писателей, сановников искать общество скромного, малообразованного художника? Рембрандт не был придворным и другом императора, как Рубенс, изящным кавалером, как Ван Дейк, поэтом, как Рафаэль. Склад его ума, простой и безыскусственный, грубые манеры, добродушный юмор настоящего нидерландца не представляли ничего утонченного. Что же привязывало к нему всех его друзей?.. Богатство, знатность, блестящее общественное положение?.. Он не пользовался этими преимуществами и не стремился к ним. Эти люди приходили к нему, чтобы в общении с ним почерпнуть немного той здоровой бодрости и жизнерадостности, без которых существование каждого человека холодно и безотрадно и сама деятельность его мертва и бесплодна. Их привлекали лучи «рембрандтовского света»!
В семейной жизни супругов ван Рейн существовал большой отравлявший ее пробел; особенно тяжело и скорбно было на сердце у молодой жены Рембрандта. Высокие комнаты их дома не оживлялись веселыми голосами и смехом малюток. В первые семь лет своего замужества Саския испытала только муки материнства и не знала его радостей. Из ее четырех детей трое, сын и две дочери, умерли в самом раннем возрасте; один только сын, родившийся в 1641 году, пережил мать и стал отрадой и поддержкой для старика-отца. Его назвали Титусом в честь недавно скончавшейся сестры Саскии, Титии.
На крестинах новорожденного сошлись все родственники жены Рембрандта; даже вдова Яна Сильвиуса, недавно потерявшая мужа, присутствовала на семейном празднике.
Сидя у колыбели младенца, Саския мечтала о его будущности, о тех грядущих годах, когда она в старости с доверчивой любовью будет опираться на твердую руку взрослого сына, наследника гения и славы отца. Как могла ей, полной жизни и надежд, прийти на ум мысль о том, что ей не суждено руководить даже первыми шагами ребенка!.. Рембрандту некогда было предаваться подобным грезам. Рождение Титуса налагало на него новые обязанности: семья росла, надо было думать о ее обеспечении. К тому же художника сильно заботила уплата долга за купленный им дом. Чтобы добыть необходимые для этого деньги, он весь отдался работе. В заказах, конечно, недостатка не было. При сдаче картин принца-штатгальтера он близко сошелся с главным сборщиком податей, Питером Уэтенбогардом. Такой выдающийся по уму и развитию человек, как Уэтенбогард, не мог не оценить по достоинству высокий гений Рембрандта. Вследствие этого сближения возникла превосходная бытовая гравюра-портрет, которая для нас является драгоценным историческим памятником обстановки и нравов того времени. Она изображает Уэтенбогарда за работой в кабинете. Комната убрана роскошно. На столе тяжелая вышитая скатерть. Почти весь задний план занят большой картиной, изображающей воздвижение змия в пустыне. Над столом прикреплена полка с книгами и счетами; с нее спускаются весы. Сам Уэтенбогард, одетый в роскошный костюм того времени, сидит за рабочим столом; перед ним открытая кассовая книга. Правая рука его держит перо, которым он записывал вносимые суммы; левой он принимает сверток золота из рук слуги, преклонившего перед ним колено. Несмотря на провозглашение свободы и независимости, при дворе штатгальтеров, преемников Вильгельма Оранского, очевидно, еще сохранялся этикет, полный подобострастия и мелочной обрядности, введенный во время испанского владычества. Большой кованый сундук и наполненные золотом бочонки и мешки указывают на блестящее состояние финансов Соединенных Провинций в эту эпоху.
