Семен Гудзенко - Завещание мужества
Самый головокружительный день. Вчера решили ехать в Дрезден, а потом в Берлин! На рассвете выехали. Шофер прекрасный, он ездил Прага — Париж — Мадрид. Германию знает. Он чех. После Терезина, граница протектората, начинается Судетская область. В Терезине крепость, где сидели политзаключенные. Вот идут они — французы, худые, как скелеты, в ботинках на деревянных подошвах, пиджаки висят, как на вешалках. У дороги под каштанами беседуют солдаты с военнопленными. Мой ровесник, москвич, студент института связи, попал в плен под Уманью.
— У меня одна мать. Писать не буду. Похоронила. Приеду — и все.
Из Судетской области чехи гонят всех немцев. Жарко, как в июне 1941 года, вот они идут: дети, старики, женщины, солдаты. Тянут тележки, огромные возы, где лежат вещи целой улицы. У речек сушат белье, моются и идут дальше. Крутые подъемы Рудных гор и Судет, курортные местечки. Они идут, тяжело дыша, потные, молчаливые, но жизнь есть жизнь, и приходится пеленать детей, варить кофе, отдыхать.
Да, забыл: в Судетской области, на домах в городе Теплице, по-русски писано: «Чехословацкая республика». Это решают сами солдаты и чехи без всяких конференций, это понимают немцы и бегут. Надпись на доме: «Германия». За ней развалины Альтенберга.
Пригороды Берлина — Мариендорф, Потсдам. Окопы наших артиллеристов украшены лозунгами: «Да здравствует 1 Мая!», «Да здравствует мир!»
Солдаты ушли, уже мир, а лозунги и траншеи остались нетронутыми. Вдоль всей автострады до Берлина надписи: «Слава пехоте!», «Слава артиллерий!» и т. д.
БерлинВъехал в него в 21.00, а в Германию в 14.00. Уже сумерки. Много разбитых домов, до центра не доехали, заночевали в комендатуре района. Много здесь девушек освобожденных — украинки, польки.
* * *Подполковник Баранов. Его знает не только Шенебергский район, но и Карлсхорст. «Нужно так работать, чтобы наш район стал лучшим в Берлине и Берлин — лучшим городом» (!!). «Доказать немцам, что русские — не то, что Геббельс говорит!»
* * *Тост майора-казаха. За то, чтобы наша комендатура была лучшей в Берлине!
21-го мая, имениныЗа стол пригласили бургомистра района и его жену — немцев. Подполковник, который едет в Минск замнаркомпищепромом, провозгласил тост: «Я пью за вас и вашу супругу и за то, чтобы уничтожили нацизм».
* * *Шенебергский район. Там мы ночевали. На улице свет. Комендант читает лекции, немцы устраивают концерты, работает ресторан.
Возле рейхстага толпы солдат и машин. Все фотографируются. Они приехали в Берлин на экскурсию. От этого душа радуется…
* * *У всех, кого немцы поработили, есть флаг. Шоссе пестрит датскими, польскими, французскими флагами, и только немцы идут, идут с белым — знаменем капитуляции.
Проходит колонна солдат, пленных. В их рядах женщины, дети. Их поддерживают под руки. Прошла колонна, а на траве и шоссе остались тряпки, обрывки бумаги и обессилевшие немцы. Вот один, седой, сидит у дерева, он не может разогнуть ноги. Двое лежат, тяжело дышат.
* * *Я сижу на бульваре, читаю газету. Рядом на скамье трое старух немок, с другой стороны полька и ее муж — голландец…
Немки спрашивают, будет ли отстраиваться Берлин.
— Да, но раньше немцы построят русские города.
Им переводят. Они побледнели — боятся, что их, 70-летних, пошлют. Смешно и жалко. Они говорят:
— Германия Гинденбурга была хорошей. Старая, добрая Германия. — И плачут.
* * *Берлинцы работают: они разбирают баррикады, развалины, чистят улицы.
* * *Прага снова меня взволновала. Чудесный, просторный город. Легко здесь дышать. После развалин Берлина — рай.
На Вацлавской площади пленные немцы собирают битое стекло.
Сегодня много английских солдат в Праге. Они в основном в отелях и в ресторанах. Вид у них туристов.
МирУтомляет безделье. В зеленых рощах стреляют солдаты по учебным мишеням. В Альпы, в лагеря, уходят полки. Под Веной на курортах разместились штабы.
Теперь с интересом читается вся иностранная информация: осложнения с Японией, Польшей, Югославией. Не дает покоя фронтовикам. А вдруг снова… Успокаивают себя, что дипломаты договорятся, но если опять бы пришлось идти — пошли и дрались бы отлично.
* * *Солдат вернулся в Киев. У него жил немец на квартире. Убил его мать. Ограбил. Случайно нашел конверт с его берлинским адресом. Это было в 1943 году. В 1945-м он пришёл в Берлин и нашел дом этого немца. Здесь он увидел свой костюм, присланный в посылке. Немец уже давно был убит. Его вдова, когда узнала, кто этот пехотинец, смертельно побледнела. Солдат не стал брать своего костюма. Он только на дверях написал: «Сюда приходила месть из Киева, с ул. Чкалова, из дома № 18». Наутро вдова сбежала в деревню. Солдат решил поселиться здесь с друзьями. В шкафах он нашел много знакомых вещей, и это ему напоминало мать, дом, Киев.
После войны 29 маяКогда мы узнали о конце, каждый больше всего боялся умереть. Жизнь после войны солдаты берегут сильнее.
По Словакии уже несколько дней на Шаморин и дальше идут обозы — солдаты едут в Россию. На телегах красные флаги. Бойцы повеселели. Они раздают детям, разбрасывают пачками кроны…
* * *Сейчас очень многие хотят демобилизоваться — находят какие-то старые болезни, ездят на рентген, стонут и кряхтят. А еще всего две недели назад они были бодрыми и подтянутыми офицерами. Все это не страшно. Пусть хитрят — они победили.
* * *Опять снилась Москва.
1946–1952 гг.
Стихи
Главы из поэмы «Дальний гарнизон»
Из записных книжек
А я спешу.
Мне нужно до рассвета
поспеть на стройку.
Я там очень нужен.
Быть нужным — это счастье.
В путь, друзья!
С. ГудзенкоПослесловие 1946 года
Опять в дороге провожаю год.
Опять осенний ветер крут и резок.
Он раздувает наши гимнастерки,
плащи и пиджаки, как паруса.
И кажется, вот-вот мы улетим
под небеса…
Но держит нас земля —
не разлучиться
с ней, жесткой и колючей.
Не расстаться
с ней, ласковой и верной,
никогда!
И мы идем к строительной площадке.
Здесь будет город.
Говорят об этом
нам крутобоких бревен штабеля,
кирпич,
сухая пыль цемента
да балки двутавровые.
Сюда
их день и ночь завозят.
Очень скоро
придут строители
и жизнь вдохнут
в железо и кирпич.
Да,
очень скоро
мы будем снова принимать воронки
от тонных бомб за котлованы.
Снова
противотанковые рвы
считать
системой орошения.
Завалы
в лесах совсем не будем замечать.
Ну, а пока,
в году сорок шестом,
стоим мы на строительной площадке:
немецкий танк в песке оставил трак,
как будто бы змея меняла кожу
и, тягачом прикинувшись, ушла,
не пушку выставив,
а кран подъемный.
Лежат в песке узлы тяжелой стали,
изорванной и ржавой,
и молчат,
молчат о том, что повториться может.
Привала нет!
А есть опять работа,
опять забота
о тепле и свете,
опять пехота
плотничает, строит;
опять саперы
новые дороги
прокладывают по лесам и топям.
Опять шоферы,
чертыхаясь, возят
дубы и сосны в три охвата.
Снова
мы ездим на попутных
и живем
в бараках и домах на поле боя
(на бывшем поле боя).
Не забудь,
как первую любовь не забываешь,
профессию,
с которой начинали
мы нашу жизнь.
Ее зовут: военной.
И если вновь…
Сам понимаешь.
Если
опять, как в сорок первом…
На заре
уйдем в поход,
уйдем в последний бой,
чтоб пехотинцы занимались мирным
строительством домов,
чтобы шоферы
возили не снаряды, а бидоны
с прохладным молоком для детсадов,
где будут наши внуки.
Мы для них
войну опишем просто и правдиво —
им не придется больше воевать!
…Опять в дороге провожаю год.
Осенний ветер мне лицо изрезал,
осенний ливень до костей промыл.
А я спешу.
Мне нужно до рассвета
поспеть на стройку.
Я там очень нужен.
Быть нужным — это счастье.
В путь, друзья!
1946
