Элеонора Филби - Шпион, которого я любила
Мой неожиданный отъезд в Калифорнию возбудил страхи моего бывшего мужа, который поторопился наболтать газетчикам, что я собираюсь похитить мою дочь и увезти ее в Россию. К счастью, эти недоразумения не испортили нашего тихого калифорнийского лета. Будучи вдалеке от Кима, я писала бы ему почти ежедневно, но в Калифорнии мне пришлось отказаться от своих привычек, поскольку я заподозрила, что мои письма проверяются, и не хотела раскрывать своего местонахождения. Два очень важных письма, посланных Киму из Нью-Йорка, где я подробно рассказала о своих паспортных проблемах, он, очевидно, так и не получил. Должно быть, власти перехватили эти письма.
Мое молчание заставило Кима разразиться несколькими встревоженными письмами. Он повторно спрашивал, что я делаю для того, чтобы получить обратно свой паспорт. Он требовал информации и предлагал советы. Он был озабочен и раздражен тем, что не располагал всеми необходимыми фактами.
Некоторые факты он узнал из газет.
27-го июля он написал:
"Конечно, я все знаю об идиотской свистопляске в прессе по поводу твоего "исчезновения". Кстати, первые публикации по характеру приближаются к клевете. "Геральд трибюн", например, цитируя Ю-Пи, указывает, что, "судя по сообщениям", ты собиралась увезти свою дочь в Москву. Кто об этом сообщал? Я не представляю, как вся эта шумиха повлияла на тебя в Сан-Франциско, но надеюсь, что все утихомирится, когда они поймут, что на самом деле ты уехала на Запад, а не на Восток. Собирается ли твой адвокат подать на газеты в суд за клевету?"
В письме от 10-го августа он вернулся к теме, которая занимала меня больше всего остального:
"Что касается твоей дочери (…) насколько я понимаю, единственным шансом сохранить твою опеку будет заявление, где ты укажешь, что и далее намерена проживать на территории США. Эта мысль для меня нетерпима. Надеюсь, ты сумела убедить все заинтересованные стороны, что не имеешь ни малейшего желания увозить ее из США. Убедить в этом не так уж трудно, учитывая ее воспитание, образование и т.д. (…) все - американское. И было бы идиотизмом прерывать ее учебу и отбрасывать на два-три года назад, привозя ее сюда, в иное окружение, иную языковую среду и пр. (…)"
Далее следовал первый поток просьб (которые повторялись в последующих письмах) привезти ему и Маклинам те вещи, которые было невозможно достать в России.
"Мелинда (на случай, если ты забыла) хочет немного зерен мяты, заколки, давилку для чеснока, а также правила игры в "скрэббл". Было бы также очень мило, если бы ты привезла им в качестве рождественского подарка корзинку для пикника наподобие нашей Они одолжили нашу корзинку для своей балтийской поездки и остались ею очень довольны.
Моя дочь получила диплом колледжа, и с будущего года будет работать секретаршей казначея Пемброкского колледжа за 8 фунтов стерлингов в неделю, с пятью неделями оплаченного отпуска! Ох, уж эти детки! Подумать только, что я начинал с двух фунтов в неделю - с дипломом Кембриджа, с тремя иностранными языками и с приличным знанием общеполитической ситуации! (…)
Что касается моих скромных нужд, я хотел бы получить набоковский перевод "Евгения Онегина" (4 тома), "Биффеновы миллионы" П.Вудхауза, и "Шпион, который вернулся с холода" Джона Ле-Карре…"
5. МОСКОВСКИЕ ПИСЬМА КИМА
До самого конца августа, пока мы с дочерью отдыхали в Калифорнии, Ким из своего московского одиночества писал длинные, нежные письма, упрекая меня за молчание.
Московские письма Кима говорят сами за себя. Они исключительно достоверно рассказывают о жизни и размышлениях образованного англичанина в его добровольной ссылке. Ким говорит о Хрущеве и Голдуотере, комментирует книжные новинки, впервые намекает на свою растущую дружбу с Мелиндой. Он пишет о своих костюмах, об ужинах с другими изгнанниками, о переменчивой московской погоде.
Одна сквозная тема проходит через все его письма: сага жизни и смерти наших попугаев.
В конце августа Маклины вернулись из своего путешествия по Прибалтике, и письма Кима, по-прежнему разнообразные и нежные, начали наполняться упоминаниями о Дональде и Мелинде. Больше о Мелинде.
Я все еще не получила обратно свой паспорт, и было неясно, когда я смогу вернуться в Россию. В своем холостяцком положении Ким был одинок и уязвим.
Только в сентябре, по возвращении в Нью-Йорк, когда я передала опеку над моей дочерью ее отцу, у меня нашлось время, чтобы сосредоточиться на моих паспортных проблемах. Еще в начале июля, с помощью моего нью-йоркского адвоката, я обратилась к известному вашингтонскому юристу с просьбой потребовать от Госдепартамента немедленного решения моего дела. Пришлось выкроить 3500 долларов из скромного наследства, который оставил мне дядя. Я обратилась к друзьям со связями в Вашингтоне и, кроме того, имела длительную беседу с руководителем нью-йоркского Комитета гражданских прав. После многочисленных отговорок и полного застоя я пришла к выводу, что, пока не пройдут президентские выборы, до которых оставалось шесть недель, мое дело не сдвинется с места. Никто в Вашингтоне не собирался занимать какую-либо позицию в таком щекотливом деле. Я сидела в старой, дешевой нью-йоркской гостинице, умирая от жары.
Ким непрерывно требовал, чтобы я сделала все возможное для ускорения своего возвращения. Моя советская виза истекла 31-го августа, и это было еще одной проблемой.
Письмо от 12-го сентября начиналось поздравлениями:
"Моя любимая! Сегодня - наша восьмая годовщина, и я надеюсь, ты уже получила телеграмму, которую я послал тебе с самого утра. Я так ясно помню ту первую встречу, когда нас познакомили в баре (…) Я думаю, ты получила мое письмо насчет проблемы с визой. Подводя итог, ты можешь получить визу в советском посольстве в Вашингтоне или в аэропорту в Стокгольме либо даже здесь. Но в любом из двух последних случаев, пожалуйста, сообщи мне за десять дней, когда и каким рейсом ты вылетаешь. Тогда у меня будет достаточно времени, чтобы все устроить…"
Как все сентиментальные американские ирландцы, я люблю праздновать мой день рождения. Но мои немногочисленные друзья и родственники, живущие в Нью-Йорке, были заняты. В этот день я была одинока и подавленна, как вдруг совершенно неожиданно, на углу Пятой авеню и 52-й улицы остановилось такси, из него выпрыгнул низкорослый мужчина и расцеловал меня в обе щеки. Он оказался старым приятелем из Саудовской Аравии. Он немедленно предложил вернуться в его отель "Хильтон" и выпить, что мы и сделали. Более того, он одолжил мне тысячу долларов.
Прошло еще шесть беспокойных недель полного бездействия, пока исход президентской избирательной кампании в ноябре не позволил мне возобновить собственную кампанию борьбы за мой паспорт. Чтобы хоть чем-то заняться по вечерам, я взяла напрокат телевизор и следила за ходом выборов - впервые со времен Рузвельта.
