Юрий Комарницкий - Старший камеры № 75
Спустя некоторое время мы поняли роковую неизбежность подобного ужина. Хлеб, чай и сахар в наших желудках под воздействием температуры и под влиянием неподвижности раздули наши желудки, принесли ужасную тяжесть, боль и жажду.
— Начальник, выведи в туалет, — попросил один из нас проходившего по коридору охранника.
— Солдат, дай водички, — попросил мой сосед, которому явно стало плохо. Из купе охраны раздался полупьяный голос:
— Заткнитесь, суки! Посцать будем выводить в десять вечера! Тогда и воду получите!
Время было около шести часов вечера. Подобное заявление конвоя было явным издевательством.
В других клетках происходило то же самое. Крики усиливались. Люди не могли терпеть.
— Начальник, выводи в туалет, жаловаться будем, — опять раздались крики, уже содержащие угрозу.
У пьяных конвоиров это вызвало звериную злобу. Конвоиры забегали, гремя сапожищами, заглядывали в наши клетки, выискивали тех, кто кричал. Наконец, как бывало всегда в подобных случаях, из клетки вытащили запуганного старика и начали его избивать.
Все закричали… Вагон задрожал от взбешенных криков. Конвоиров стали в открытую обзывать и материть.
— Что вы делаете, псы!.. За что издеваетесь?! Вы люди или фашисты?!
Бунт всех клеток подействовал на конвой. Они решили удовлетворить наши ничтожные просьбы, но сделать это с иезуитской изобретательностью.
— Сейчас будем выводить в туалет, но только посцать! — пьяный охранник кричал громко, чтоб было слышно во всех клетках. — Каждому даем времени, пока сгорит спичка. Если не успеешь — пойдешь в туалет завтра.
Что значит оправиться за двадцать секунд, мы еще не знали. Когда дошла очередь до нашей клетки, первые заключенные, которых уже выводили, тут же возвращались с болезненными гримасами.
— Издеваются гады. Парни, готовьтесь заранее, расстегивайте штаны и вытаскивайте…, иначе не успеть.
Как я понял это был полезный совет.
Дошла очередь и до меня. Как только я оказался на коридоре с расстегнутыми брюками, солдат ткнул меня кулаком в спину и приказал бежать в конец вагона, где находился туалет. Там возле открытой туалетной двери стояли два солдата. Один из них ударил меня ребром ладони по затылку и втолкнул в туалет. Второй зажег спичку. Туалет не закрывался. Кое-как выдавив из себя несколько струй, я выскочил из туалета и после очередных ударов по затылку и по спине был отправлен в свое купе.
Через такую процедуру проходили все заключенные.
Туманное ранее лицо садизма в местах лишения свободы приобретало для меня реальный облик.
С той поры я часто задаю себе один измучивший меня вопрос: интересно, почему доброта не может отработать свои проявления до таких тонкостей, как зло и насилие?
Какой философ мог бы на это ответить?
Несколько лет спустя, проезжая по этой дороге в комфортабельном купе, я вспоминал все происходящее со мной в те «удивительные» годы и написал под впечатлением стихотворение:
По дороге по этой когда-то
За решеткой я ехал глухой.
Ныло сердце, оковами сжато,
Псом больным выл отнятый покой.
А затем — плеть, укусы и волки,
Беспросветность степных лагерей.
Лай конвоя, холодные полки
И ухмылки продажных друзей.
Эх, дорога, ты видела много.
И меня, молодого глупца,
В подведенье большого итога
В клетке зэка куда-то везла.
Видит бог, ты меня научила
И прощать, и любить, и ценить.
Ясно то, без тебя б и не было
То, чему предназначено быть.
Итак, после вывода в туалет, нас, фактически не справивших нужду, решили напоить водой. Последовательность садистов-конвоиров была удивительной. В дрожащие кружки полилась живительная влага. Впрочем, слово «полилась» необходимо заменить на «пролилась». Ошалелые от жажды заключенные оттесняли кружки соседа. Каждый торопился подставить свою посуду.
Конвоир не пытался регулировать поток воды. Матерясь, он разливал воду на пол, наклонял канистру до такой степени, что струя выхлестывала содержимое некоторых уже наполненных кружек.
— Хорош! Другим не достанется, — «сострил» он и ушел, едва наполнив три кружки.
На этом благотворительность пьяного конвоя закончилась. Задыхаясь от испарений, мучимые жаждой, болью в желудке, в мочевом пузыре, мы пытались погрузиться в спасительный омут сна. Где-то за полночь бредовый сон прервали душераздирающие крики, доносившиеся из клетки, в которой этапировали женщин. Там находилось несколько молодых девиц, осужденных за рас трату, работавших продавщицами. Молодые девушки, фактически не падшие, стали объектом насилия пьяных конвоиров. Солдаты матерились, требовали, звучали окрики:
— Ну че, ты, сука, ломаешься!..
— Дай е….ть, что, для зэков себя бережешь?
Девушки рыдали, слышались истерические выкрики:
— Нет! Лучше убей, гад!.. Отпусти… Помогите!..
Вагон мигом проснулся. Из всех клеток раздавались угрозы в адрес озверелого конвоя.
Окажись мы в тот момент на воле, участь конвоя была бы решена.
— Эй вы, менты поганые, псы дешевые, отпустите девушек, — кричали мы, стуча кружками и ногами в жестяную обшивку вагона.
Вопли, громыхания, матерщину и плач слышала, наверное, вся ночная степь, сквозь которую мчался этот проклятый поезд насилия. Неизвестно, что там в женской клетке произошло, но крики девушек и конвоиров затихли. Мы немного успокоились, покурили и клетка вновь погрузилась в болезненную дрему.
Глава 6
Утром следующего дня поезд прибыл. Это был маленький тупиковый полустанок в степи. С помощью ударов конвоя нас выгнали из вагонов в степь и выстроили в колонну. Женщин и заключенных других режимов сняли с поезда ночью.
В этом степном краю насчитывается множество колоний с различными режимами.
После предупреждения конвоя о том, что шаг влево или вправо считается побегом и будет наказываться пулей, под лай овчарок нас погнали к лагерю. Он находился где-то в двух километрах от полустанка.
Опьяненные дыханием степи, мы трусцой бежали по жухлой траве навстречу новым испытаниям.
Вскоре из-за холмов мы увидели дощатый забор, проволочные заграждения, вышки и серые бараки. Это была колония общего режима, где нам предстояло отбывать наказание.
Заключенные в нашей толпе чувствовали себя двояко: те, у кого в колонии были друзья, нетерпеливо ожидали ввода на территорию. Те, у кого в колонии были враги или из тюрьмы опередила дурная слава о них, сникли, зная, что пощады не будет.
