Тамара Катаева - Отмена рабства: Анти-Ахматова-2
Для Ахматовой главным аргументом в пользу душевного расстройства Гаршина были, видимо, его «самооправдательные галлюцинации»: он рассказывал, что ему во сне являлась покойная жена (Разве не случается? Жена, с которой прожита жизнь, рождены сыновья, которая осталась с ним в городе, ухаживала, несла ему обед и умерла на улице, тело объели крысы, он много писал об этом сыновьям на фронт, сам ей выбивал надпись на могильной плите,) и просила его не жениться на Ахматовой. (Довоенный роман мужа доставил ей много страданий — вдовцу, даже самому непоколебимому в плане душевного здоровья, может прийти в голову и казниться.) Тот симптом, по которому Ахматова ставила Гаршину клинический диагноз, применительно к себе <…> она расценивала как проявление мистического откровения: <…> «Три раза в одни сутки я видела Н<иколая> С<тепановича> во сне, и он просил меня об этом…» (Т. С. Позднякова. Виновных нет… Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 154.) Это ей было совершенно все равно, так, к слову рассказывала и эти тайны, доверенные ей Гаршиным. Безумство было только в отказе жениться на ней.
* * *Наконец Анна Андреевна указала ему, в какое глупое положение он ее поставил, не посчитавшись даже с ее именем. «А я об этом не думал», — ответил он. Вот это и взорвало Ахматову. И никогда она ему этого не простила.
* * *Я еще не таких забывала — Гаршина, очевидно, забыть все же не могла; чтобы ТАК забыть, нужно помнить о нем всегда. В интеллигентной среде так глухо, как правило, не разводятся — если не делили квартиру или не переписывали дачу. Собственно, Ахматова со всеми «бывшими» была в цивилизованных отношениях. Гумилев и изменил, и оставил — а она сохранению и преувеличению его посмертного значения посвятила годы, хоть небескорыстно, но все-таки — без злобы. С Шилейко практически дружила, ходила за больным псом, свободно и дружески делилась невзгодами, после Пунина захотела, через голову законной вдовы, считаться тоже вдовой. Ну, все как у людей. Гаршин как раз в разряд «людей» и не попал, он — бумажка, чин, звание, печать. Спорить нечего, он не был столь масштабен, как предыдущие ее партнеры, чтобы полюбить его. Что его монетки и иконки и коллекционерская практика перед эрмитажным опытом Пунина, что его любовь к поэзии Гумилева и Ахматовой — Ахматова ценила именно тех, кто насчет Ахматовой не заблуждался (Пунин, например, Бродский не были поклонниками)! Что его стихи по сравнению с томами эссе и оксфордской кафедрой Берлина!
«Дама» не может быть без «господина». «Дам» не бывает там, где нет «господинов». На «господина» Гаршин определенно тянул. Берлин был шикарнее, на него она набросилась уже с истинной страстью.
* * *Ходили злые слухи, что Гаршин пренебрег Анной Андреевной ради какой-то молоденькой медсестры. (Т. Е. Журавлева. Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 61.) Распускательницей «злых» — для Ахматовой щадящих — слухов мы знаем, кто был, она сама и была. На самом деле «молоденькая медсестра», профессор Волкова, патологоанатом — давняя любовь Гаршина. Еще в годы сразу после первой мировой войны он посвятил ей, коллеге-патологоанатому, отвергшей его ухаживания, язвительное стихотворение:
Ваши пальцы пахнут трупами,
Нежно красит их судан,
Вы сердца сложили группами,
Создал шеф к работе план. <…>
И когда по белой лестнице
Вы подыметесь в отдел,
Корректура, счастья вестница,
Скрасит горький ваш удел.
Юрий Герман, по сути дела, вывел его в своей знаменитой трилогии и опубликовал гаршинское стихотворение: студенты там распевают стихи, написанные Гаршиным. Персонажи Юрия Германа — это все наши учителя, мы их узнаем. И Гаршин там изображен. (Т. Е. Журавлева. Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 55.)
* * *Не сорвался бы Гаршин — не понадобился бы и гость из будущего, Берлин. Сущность Ахматовой была совершенно женской, она была не боец, ей обязательно нужен был кто-то из «настоящего», из мужского лагеря, с которым она бы играла в «гигантские шаги» — забытая русская забава, когда вокруг столба на прочной веревке намеряют своим размашистым шагом игрушечный путь, — все вокруг одного, все вокруг того же… Может, женой академика она сдержала бы себя от каких-то самых несимпатичных эксцессов, а свобода самовыражения была бы больше, когда самое отчаянное желание уже было бы исполненным.
* * *Роман между тем был обстоятельный, настоящий.
…между Гаршиным и Капитолиной Григорьевной возникли разногласия по работе. <…> Несмотря на давнее знакомство, они 10 лет были в ссоре, не общались. Снова он стал приходить к ней во время блокады, после смерти жены, когда ему было очень одиноко. Татьяна Владимировна умерла в 1942 году, <…> он <…> лежал, умирая от голода, и Капитолина Григорьевна тоже лежала с дистрофией. <…> Встречи начались в 1943 году, когда здоровье их стало восстанавливаться: оба как научные работники и профессора получали академические пайки. <…>
Н. Л. Гаршина. Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 64–65. * * *«Не был ли Владимир Георгиевич во время войны психически болен (как следует из стихотворения Ахматовой <…>)? — Этого никогда не было. Во время войны Владимир Георгиевич работал, все время был окружен людьми, и никто не замечал у него нарушений в психике. Даже во время дистрофии. В 1944 году, когда вернулась Ахматова, он работал на кафедре, читал лекции. Я слушала их, будучи студенткой. На фотографиях того времени Владимир Георгиевич выглядит очень плохо, потому что это фотографии дистрофика и человека, пережившего весь ужас блокады и гибель жены. Все блокадники выглядели так и, с точки зрения человека, блокады не пережившего, были не вполне нормальными».
Н. Л. Гаршина. Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 64–65 * * *…потом у него было кровоизлияние в мозг. И я вам честно скажу, когда он после этого появлялся в Обществе патологоанатомов и сидел с таким нервным ассиметричным лицом, я старался на него не смотреть, потому что видеть знаки того, как он становился развалиной, было ужасно.
O. K. Хмельницкий. Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 72Полубезумный, с оскалом волчьим…
Женился на обыкновенной молоденькой медсестре — это пишет Аманда Хейт, которая даже слухов никаких не могла передавать — она никого и ничего не знала, кроме голоса самой Анны Андреевны. Что та хотела, то и диктовала.
