Алексей Брусилов - Мои воспоминания. Брусиловский прорыв
Охоты эти производились с большими сворами собак, со строевыми лошадьми, прекрасно выдержанными, проходившими громадные расстояния безо всякой задержки. Время это – одно из лучших в воспоминаниях многих и многих кавалеристов, и сам я вспоминаю эти охоты – создание моих рук – с большой любовью и гордостью, ибо много мне пришлось превозмочь препятствий, много мне вставляли палок в колеса, но я упорно работал, наметив себе определенную цель, и достиг прекрасных результатов.
В школе я тогда читал офицерам лекции о теории езды и выездки лошадей. Но все эти кавалерийские интересы не поглотили меня всецело. Я читал военные журналы, множество книг военных специалистов, русских и иностранных, и всю жизнь готовился к боевому делу, чувствуя, что могу и должен быть полезен русской армии не только в теории, но и на практике.
Я говорил об этом давно близким людям, и многие это помнили. В то же время меня интересовали и оккультные науки, которыми я усердно занимался вместе с писателем Всеволодом Соловьевым, С. А. Бессоновым, М. Н. Гедеоновым и другими.
Много лет спустя, изучая оккультизм и читая теософические книги и книги других авторов по этим отвлеченным вопросам, я убедился, насколько русское общество было скверно осведомлено, насколько оно не имело в то время никакого понятия о силе ума, образования, высоких дарований и таланта своей соотечественницы Е. П. Блаватской, которую в Европе и Америке давно оценили. Ее «психологические» фокусы – такой, в сущности, вздор.
Они в природе вполне возможны, это нам доказала Индия, но если бы этих явлений даже и не было, если бы Блаватская на потеху людей их и подтасовала, то, оставляя их в стороне, стоит почитать ее сочинения[18], подумать о том пути, духовном, который она открывала людям, о тех оккультных истинах, с которыми она нас знакомила и благодаря которым жизнь человеческая становится намного легче и светлее.
В последнее время (т. е. в 1924 г.) я часто стал бывать на кладбище Новодевичьего монастыря, так как там похоронили друга моего и племянника Блаватской Р. Н. Яхонтова. Совсем близко от его могилы нашел я и могилу Всеволода Сергеевича. Это заставило меня много раз переживать мысленно то старое время, о котором в последующей моей жизни я почти забыл.
Странный был человек В. С. Соловьев: в нем рядом со светлыми сторонами, умом, талантом, исключительной симпатичностью, резко проявлялись темные стороны. Будто одержимость какая-то. Он иногда и сам говорил: «В меня вселяется иногда нечисть какая-то, меня отчитывать следует». А про Е. П. Блаватскую он также всегда говорил, что в ней – бес, что темная сила ею овладела.
Недавно я читал все три тома «Воспоминаний» Витте. Сергей Юльевич – двоюродный брат Блаватской. В третьем томе он посвящает ей несколько страниц и тоже говорит, что в ней было что-то «демоническое». Он к ней очень несправедлив и пристрастно подчеркивает все россказни того времени об ее юных годах.
Дело не в этих ее похождениях молодости, а дело во многих томах ее сочинений, которые сами по себе представляют собой если не чудо, то весьма трудно объяснимый факт. Вспоминая, что она получила образование, какое давалось нашим барышням 1830—1840-х годов, стоит задуматься, откуда она набралась бездны премудрости, о которой трактует хотя бы во многих томах своей «Секретной доктрины» и других своих книгах. С. Ю. Витте – очень умный, государственного ума человек, но в оккультных науках – полный невежда. Смешно читать чепуху, которую он написал о Блаватской[19].
Однако я забежал на много лет вперед. Вернусь к старому Петербургу того времени, когда мы дружили с Вс. Серг. Соловьевым, занимались оккультизмом, читали журналы и книги по этим вопросам, устраивали спиритические сеансы и т. д. и т. п.
Между прочим, я видел знаменитого медиума Эглинтона – англичанина, приезжавшего на время в Петербург. В наших сеансах участвовала баронесса Мейендорф, с дочерью, лейб-гусар князь Гагарин, флигель-адъютант полковник князь Мингрельский, князь Барклай-де-Толли и многие лица, которых я теперь не помню. Сеансы устраивались иногда у меня, иногда у Мейендорф.
У нас являлся довольно часто некий Абдула, именовавшийся индийским принцем, затем являлась какая-то женщина, якобы с дочкой, и разные другие лица. Энглингтон был очень сильный медиум, и при нем происходили поистине необычайные феномены. Летали под потолок тяжелейшие вещи, из другой комнаты при плотно закрытых дверях прилетали тяжелые книги и т. п.
Подтасовки тут не могло быть никакой, и я, впервые видя это, был буквально поражен. Несколько позднее явился на петербургском горизонте с юга некий медиум Самбор, у которого также мне пришлось наблюдать поразительные явления. Я и их изучал и много наблюдал за ними. Еще видел я госпожу Фай (англичанка miss Fay), поразительно сильную своим медиумизмом. Один только Ян Гузик был у меня под сомнением со своими материализованными зверями; хотя окончательно уличить его мне и не удалось, но верить трудно было.
Семейная моя обстановка в эти годы была следующая. Жена моя происходила из лютеранской семьи, и имение ее брата было расположено в Эстляндской губернии, недалеко от Ревеля. У меня были очень хорошие отношения с семьей моей жены, но по своим чисто русским, православным убеждениям и верованиям я несколько расходился с ними. Моя кроткая и глубоко меня любившая жена с первых же лет нашего брака пошла за мной и по собственному желанию приняла православие, несмотря на противодействие ее теток, очень недовольных тем, что она переменила религию.
Впрочем, это не помешало нам поддерживать самые дружеские отношения со всей ее семьей. Почти каждую осень после лагерного сбора мы проводили некоторое время у них в деревне, за исключением тех лет, когда ездили за границу. Посещали мы обыкновенно Германию и Францию, как-то прожили лето в Аркашоне[20], откуда я один съездил в Испанию, в Мадрид.
В общем, могу сказать, что первый мой брак был, безусловно, счастлив. Смерть детей, ранняя кончина жены глубоко меня потрясли. Последние годы своей страдальческой жизни жена была все время больна и почти не покидала постели. Скончалась она в 1908 году. В последнее мгновение перед смертью ее лицо, искаженное страданием, вдруг преобразилось, радостная счастливая улыбка появилась на лице, она вся просветлела и потянулась вперед, протянув руки, будто увидела кого-то, к кому давно стремилась, и умерла. Это было настолько реально, что укоренило во мне убеждение, что смерти нет, а есть только видоизменение нашего бытия.
Я остался один с сыном своим Алексеем, который в то время кончал Пажеский корпус и вскоре вышел корнетом в лейб-гвардии Конно-гренадерский полк. Любил я его горячо, но отцом был весьма посредственным. Окунувшись с головой в интересы чисто служебные, я не сумел приблизить его к себе, не умел руководить им. Считаю, что это большой грех на моей душе.
