Петр Люкимсон - Царь Давид
Именно поэтому предложение Голиафа решить исход войны в поединке двух богатырей и повергло израильтян в такой ужас:
«И стал он, и воззвал к полкам исраэльским, и сказал им: зачем вам всем затевать войну? Ведь я филистимлянин, а вы рабы Шауловы: выберите у себя человека, и пусть он сойдет ко мне. Если он сможет со мною сразиться и убьет меня, то мы будем вам рабами; если же я одолею его и убью его, то будете вы нам рабами и будете служить нам…» (I Сам. 17: 8—10).
Сам голос Голиафа был настолько ужасен, напоминал не столько голос человека, сколько трубные звуки, что «услышал Шаул и весь Исраэль эти слова и оробел очень» (I Сам. 17:11).
В течение сорока дней каждое утро и каждый вечер выходил Голиаф в поле и вызывал кого-нибудь из евреев на бой. Однако никто не откликался на это предложение, хотя Саул и объявил, что семья мужа, который сразится с филистимским богатырем и одержит над ним победу, получит полное освобождение от налогов до конца жизни победителя, а сам победитель будет удостоен особой благосклонности царя и руки одной из его дочерей.
Слух о вызове, который бросил Голиаф, быстро распространился среди всех двенадцати колен, и в деревнях, и в городах израильтян с тревогой ждали, чем закончится эта история. Ведь даже если бы и нашелся смельчак, готовый принять вызов Голиафа, это означало бы, что он принял бы и условия Голиафа: «Если он сможет со мною сразиться и убьет меня, то мы будем вам рабами; если же я одолею его и убью его, то будете вы нам рабами и будете служить нам».
Между тем день ото дня Голиаф распалялся все больше и, выходя в поле, поносил уже не только мужчин-евреев за их трусость, но и их жен, матерей и дочерей. При этом, добавляет мидраш, Голиаф провозглашал, что находится под защитой филистимских богов, в то время как евреи настолько презренный народ, что у них даже и богов нет.
Эти слова в определенном смысле отражали общее отношение филистимлян, да и других языческих народов к израильтянам. Будучи не в состоянии понять и тем более принять идею Единственного незримого Бога, они были убеждены, что евреи либо просто безбожники, либо лишены покровительства тех самых богов, с идолами которых, как мы увидим позже, филистимляне выходили на битву.
На сороковой день выхода Голиафа в поле в еврейском стане и появился Давид. Это был далеко не первый с начала войны его приход в лагерь. В армии Саула к тому времени находилось трое старших сыновей Иессея — Елиав, Авинадав и Самма (Шамма). Давид же, как один из младших сыновей, освобожденный в соответствии с законом от службы в боевых частях, регулярно доставлял в армию продовольствие, то есть исполнял обязанность, наложенную Саулом на каждую еврейскую семью и выполняемую народом без ропота — кормить-то приходилось своих братьев и отцов.
В тот день отец передал с Давидом десять больших голов сыра для всей армии, а также хлеб и зерно для его братьев, а заодно и наказ, чтобы никто из них ни в коем случае не делал глупостей и не пытался выйти на бой против Голиафа. Именно так истолковывают ряд комментаторов слова Библии «и передай привет братьям твоим и возьми их ручательство» — ручательство, что они не примут вызов филистимлянина. Но есть, однако, и другое толкование, согласно которому Иессей просил Давида напомнить братьям, что те, уходя на войну, забыли дать развод («ручательство») своим женам, как это было принято у евреев, а заодно намекнуть им, что он ждет от своих сыновей воинского подвига и удивлен, почему ни один из них до сих пор не вышел на бой с Голиафом.
В тот момент, когда Давид разговаривал с братьями, в поле в очередной раз возник Голиаф и начал произносить свою речь, которая, будь она переведена на русский в соответствии с ее буквой и духом, была бы щедро пересыпана отборным матом. И вот тут-то в Давиде все встрепенулось: в отличие от многих других, он не мог спокойно слышать, как кто-то поносит его народ и говорит, что у него нет Бога, в которого он беззаветно верил. На подобные оскорбления, по мнению Давида, надо было отвечать — и отвечать немедленно!
Давид стал расспрашивать о Голиафе находившихся в стане воинов, и выяснил, что подобное происходит ежедневно. Узнал он и о том, какую награду обещал царь победителю Голиафа, но сама награда, как видно из текста «Первой книги Самуила», не привлекла его — ему было лишь странно и больно слышать, что никто до сих пор не вышел и не заткнул рот этому наглецу:
«И говорили исраэльтяне: видели ли вы этого человека, который поднимается? Ведь он поднимается поносить Исраэля; и будет, того человека, который убьет его, царь обогатит богатством великим, и дочь свою выдаст за него, и дом его сделает свободным в Исраэле. И сказал Давид людям, стоявшим с ним: что сделано будет для того, кто убьет этого филистимлянина и снимет позор с Исраэля? Ибо кто этот необрезанный филистимлянин, что так поносит строй Бога живого!» (I Сам. 17:26).
Этот разговор Давида с ополченцами был услышан его старшим братом Елиавом, который неожиданно пришел в ярость:
«…И разгневался Элиав на Давида, и сказал он: зачем ты спустился сюда и на кого оставил ты тех немногих овец в пустыне? Знаю я дерзость твою и зло сердца твоего: ты спустился, чтобы посмотреть на это сражение. И сказал Давид: что же я теперь сделал? Ведь это беседа» (I Сам. 17:28–29).
Комментаторы, всячески пытаясь смягчить смысл этого места, уверяют читателя, что Елиав понял, что Давид собирается сразиться с Голиафом, испугался за брата и начал ему выговаривать «за дерзость». Но нет: достаточно вчитаться, чтобы понять, что в этой фразе отнюдь нет тревоги за судьбу Давида, зато в ней хоть отбавляй презрения, ненависти и тайной зависти.
«Что ты здесь делаешь, ублюдок?! Убирайся к своим овцам, пастух! Что бы ты сейчас ни сказал, я-то хорошо знаю, чего ты стоишь и зачем здесь крутишься! Небось, хочешь поглазеть на битву и сложить об этом свои очередные стишки?!» — так звучали слова Элиава, если переводить их не буквально, а в соответствии с их духом и смыслом. И Давид по привычке оправдывается: «Что я опять такого сделал? Просто стою и разговариваю с людьми…»
Но спустя короткое время он уже оказывается в шатре Саула, чтобы сообщить его величеству, что готов выйти один на один против Голиафа.
Саула это заявление Давида явно застает врасплох. Он вновь и вновь оглядывает Давида и понимает, что схватка эта будет выглядеть смехотворно: когда они сойдутся, филистимлянин попросту раздавит такого тщедушного противника.
Однако все попытки отговорить Давида, убедить его, что он, привыкший пасти овец и играть на арфе, не в состоянии сразиться с этим профессиональным воином, ходячей «боевой машиной», оказываются бесполезными. Давид настаивает, что так же, как в свое время побеждал нападавших на его стадо диких зверей, он победит и Голиафа. При этом Давид абсолютно убежден, что Бог на его стороне, и потому даже не допускает мысли о своем поражении:
