Наталья Горбачева - Прекрасная Натали
«Секретно. В дополнение к докладной моей записке от 22 сентября Вашему сиятельству честь имею донести, что известный поэт, отставной чиновник 10-го класса Александр Пушкин 12 сего месяца выехал в С.-Петербург, в поведении коего по надзору ничего предосудительного не замечено, почему о учреждении за ним надлежащего надзора я вместе с сим сообщал г. исправляющему должность ст. петербургского оберполицмейстера г. полковнику Дершау» (донесение обер-полицмейстера военному генерал-губернатору, 17 октября 1829 г.).
«Генерал! С глубочайшим прискорбием я только что узнал, что Его величество недоволен моим путешествием в Арзрум. Снисходительная и просвещенная доброта Вашего превосходительства и участие, которое вы всегда изволили мне оказывать, внушает мне смелость вновь обратиться к Вам и объясниться откровенно.
По прибытии на Кавказ я не мог устоять против желания повидаться с братом, который служит в Нижегородском драгунском полку и с которым я был разлучен в течение 5 лет. Я подумал, что имею право съездить в Тифлис. Приехав, я уже не застал там армии. Я написал Николаю Раевскому, другу детства, с просьбой выхлопотать для меня разрешение на приезд в лагерь. Я прибыл туда в самый день перехода через Саган-Лу, и, раз уж я был там, мне показалось неудобным уклониться от участия в делах, которые должны были последовать; вот почему я проделал кампанию в качестве не то солдата, не то путешественника.
Я понимаю теперь, насколько положение мое было ложно, а поведение опрометчиво; но, по крайней мере, здесь нет ничего, кроме опрометчивости. Мне была бы невыносима мысль, что моему поступку могут приписать иные побуждения. Я предпочел бы подвергнуться самой суровой немилости, чем прослыть неблагодарным в глазах того, кому я всем обязан, кому готов пожертвовать жизнью, и это не пустые слова.
Я покорнейше прошу Ваше превосходительство быть в этом случае моим провидением и остаюсь с глубочайшим почтением, генерал, Вашего превосходительства нижайший и покорнейший слуга» (Пушкин — А. X. Бенкендорфу, Петербург, 10 ноября 1829 г.).
«Господин поэт столь же опасен для государства, как неочиненное перо. Ни он не затеет ничего в своей ветреной голове, ни его не возьмет никто в свои затеи. Это верно! Предоставьте ему слоняться по свету, искать девиц, поэтических вдохновений и игры. Можно сильно утверждать, что это путешествие (на Кавказ) устроено игроками, у коих он в тисках. Ему, верно, обещают золотые горы на Кавказе, а когда увидят деньги или поэму, то выиграют — и конец. Пушкин пробудет, как уверяют его здешние друзья, несколько времени в Москве, и как он из тех людей, у которых семь пятниц на неделе, то, может быть, или вовсе останется в Москве, или прикатит сюда (в Петербург) назад» (А. Н. Мордвинов — А. X. Бенкендорфу, 1829 г.).
Снова вступала в свои права унылая проза жизни. Пушкину отказали, в отчаянии он уехал на Кавказ, встретил там свое тридцатилетие, повидался с братом, набрался новых впечатлений, снова приехал в Москву, где его ожидал немилостивый прием в доме на Никитской; терзаясь неопределенностью своего положения, он отправился в Петербург, там — недовольство царя кавказской эпопеей и конечно же — слежка…
Но поэзия в который раз приходит к нему на помощь. Разлука с Натали вызвала к жизни новый шедевр. И он… он не забыл ее, любовь к ней дает новые силы жить!
На холмах Грузии лежит ночная мгла;
Шумит Арагва предо мною.
Мне грустно и легко; печаль моя светла;
Печаль моя полна тобою,
Тобой, одной тобой… Унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит — оттого,
Что не любить оно не может.
Почему же она не дает знать о своем чувстве! «На днях приехал в Петербург… Адрес мой: у Демута. Что ты? Что наши? В Петербурге тоска, тоска… Кланяйся неотъемлемым нашим Ушаковым. Скоро ли, Боже мой, приеду из Петербурга в Hotel d'Angleterre мимо Карса? по крайней мере мочи нет — хочется», — передает свое настроение Пушкин С. Д. Киселеву в ноябре 29-го, а в январе следующего года, потеряв всякую надежду, пытается быть остроумным в письме Вяземскому: «Правда ли, что моя Гончарова выходит за архивного Мещерского? Что делает Ушакова, моя же? Я собираюсь в Москву, как бы не разъехаться». Пушкин вдруг действительно уехал в Москву, вызвав недоумение и Бенкендорфа, и царя, поинтересовавшегося у Жуковского: «Какая муха его укусила?» Вяземский также был удивлен неожиданным отъездом Пушкина, хотя догадывался, почему его другу не сиделось на месте. И он решился по мере сил похлопотать за Александра Сергеевича. Как-то на балу у губернатора Вяземский поручил некоему И. Д. Лужину, который должен был танцевать с младшей Гончаровой, поговорить с ней и с ее матерью и узнать, что они думают о Пушкине. Мать и дочь отозвались о поэте довольно благосклонно и велели кланяться Пушкину. Приехав в Петербург, Лужин передал поклон Пушкину, и тот, окрыленный этим небольшим знаком внимания, немедленно собрался в Москву.
Однако Вяземский, несмотря на уверения своей жены, с которой Пушкин был откровенен, не думал, что речь идет о женитьбе. Сохранилось его письмо к княгине Вере: «Ты меня мистифицируешь, заодно с Пушкиным, рассказывая о порывах законной любви его. Неужели он в самом деле замышляет жениться, но в таком случае, как же может он дурачиться? Можно поддразнивать женщину, за которою волочишься, прикидываясь в любви к другой, и на досаде ее основать надежды победы, но как же думать, что невеста пойдет, что мать отдаст свою дочь замуж ветренику или фату, который утешается в горе. Какой же был ответ Гончаровых? Впрочем, чем более думаю, тем более уверяюсь, что вы меня дурачите». «Все у меня спрашивают: правда ли, что Пушкин женится? В кого он теперь влюблен между прочими? Насчитай мне главнейших». «Скажи Пушкину, что здешние дамы не позволяют ему жениться… Да неужели он в самом деле женится?»
На Пасху 6 апреля Пушкин сделал Наталье Гончаровой предложение, и оно было принято. Дело было в Москве, и несомненное подтверждение слухов об этом событии Вяземский получил только две недели спустя: «Нет, ты меня не обманывала, мы сегодня на обеде у Сергея Львовича выпили две бутылки шампанского, а у него по-пустому пить двух бутылок не будут. Мы пили здоровье жениха. Не знаю еще, радоваться ли или нет счастью Пушкина, но меня до слез тронуло письмо его к родителям, в котором он просит благословения их. Что он говорил тебе об уме невесты? Беда, если его нет в ней: денег нет, а если и ума не будет, то при чем же он останется с его ветреной головой?»
Перед нами текст письма, о котором упоминает Вяземский.
«Мои горячо любимые родители, обращаюсь к вам в минуту, которая определит мою судьбу на всю остальную жизнь.
