Артем Драбкин - По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии
На станции были указатели, как в сказке: направо пойдешь — на Кавказ попадешь, налево — в Сталинград. Мы подумали и решили двигаться в сторону Кавказа. Там в Георгиевске была тетя Зина, у нее можно оставить Шуру, в армию ее не берут.
Мы пристроились на эшелон с поврежденными самолетами. Первый раз в жизни, когда началась бомбежка, я не пряталась от бомб. На самолетах были действующие пулеметы, и летчики вели из них стрельбу по фашистам, а мы подавали патроны, и страха никакого не было, одно желание безмерное — сбить фашиста. С большим трудом добрались до Георгиевска, но дядюшка стал на нас кричать: «За каким чертом вы так далеко заехали? Не сегодня-завтра немцы будут и здесь!» Он уже не верил в победу, это — ст. лейтенант Красной Армии! На другой день во время бомбежки его убило, а мы в ночь ушли из Георгиевска, не зная дороги, не имея кусочка хлеба, ничего нам не дали (хотя у них было и мясо), и когда мы первый раз уходили, он был еще жив. Жорка пытался тайком нам что-нибудь сунуть, и никто не пытался остановить.
В темноте мы подошли к мосту через какую-то речку, но нас не пустили часовые, сказали, чтобы мы искали брод, где-то есть такое место, но мы побоялись. Нас пустил в сторожку сторож моста, дал нам помидор и кукурузы целый таз, не то что родственники, а сам ушел в какую-то балку, где пряталась от бомбежки его семья. А у нас хватило ума остаться. Мост бомбили всю ночь, нам казалось, что не только кровать подпрыгивает, но и вся сторожка, но деваться нам было уже некуда. До утра сторожка выстояла, только окна вывалились, а на рассвете мы помчались по какой-то дороге и снова прибыли в Георгиевск. Потом были: Моздок, Прохладная и, наконец, Грозный.
В Грозном совершенно нечего было есть, зато шампанское лилось рекой, разогнали продавцов и пили его полулитровыми банками. Выпили и мы по банке. Шура решила выходить замуж за летчика, а я пошла в республиканский военкомат, чтобы меня направили в часть. Дежурный капитан сказал мне: «Куда я тебя направлю? Пришвартовывайся к какому-нибудь командирчику и драпай до Индии». Я ушла в слезах, такой мерзавец пристроился в военкомате за чужими спинами. Куда деваться — неизвестно. Вышел приказ Сталина — НИ ШАГУ НАЗАД! Из города никого не выпускают, а я никуда не могу устроиться.
Замужество Шуры не состоялось. Она нашла своих знакомых по Новочеркасску — военный трибунал фронта, с ними вместе мы выехали в Махачкалу.
И вот —
Немецкий штык, немецкая каска
Торчат у Новочеркасска.
Эти строки я прочитала в Махачкале. Что дома — неизвестно, но ничего хорошего там быть не может. Самое главное — папа.
1943 год был ознаменован принятием нового Гимна Советского Союза. Я тогда была на Северо-Кавказском фронте в эвакогоспитале-1614, была комсоргом госпиталя. Я в отделении сыпного и брюшного тифа. Мне было поручено проверить знание нового Гимна у медперсонала. Я беседовала с каждым человеком и выясняла, выучил он или нет.
Там были такие строки:
Мы Армию нашу растили в сраженьях,
Захватчиков подлых с дороги сметем.
Мы в битвах решаем судьбу поколений…[17]
На фронт меня не отпускают. Я написала пять писем лично Сталину, но мне никто не ответил. Получаю письма от отца Саши — Василия Михайловича. Они получили извещение, что Саша пропал без вести под Сталинградом. Зовут меня к себе, называют дочкой, пишут, что раз потеряли сына, — пусть у них будет дочка. Я им ответила, что рвусь на фронт, особенно после всего, что случилось, могу ли я быть в тылу? И вдруг телеграмма: отменить без вести. Саша жив! Он уже командует ротой, награжден орденом. Каждый день хожу к нач. госпиталя, прошу откомандировать на фронт. Я ко всему еще комсорг госпиталя, но, несмотря ни на что, на фронте я все равно буду, и очень скоро, вплоть до того, что сбегу.
К нам поступило несколько раненых, которых мучили чеченцы. Привязывали их к дереву и протыкали кинжалами руки и ноги. Спасли их совсем случайно, но руки и ноги некоторым пришлось ампутировать. И еще доставили, партию из Прохладненского лагеря военнопленных. 20-летние ребята похожи на 80-летних стариков, превращенных в скелеты.
В госпитале я встретила замечательного человека — грузинку по национальности — Папашвили Анну Николаевну. Я ее никогда не забуду.
Нам не дают на руки документов, чтобы не сбежали на фронт. Но госпиталь наш формировался в Одессе, и там большинство евреев попало в него. Вот и сейчас у нас — Зусман, Фогельман, Зильберман, Юровская. Куда же они побегут, они и здесь себя не очень уютно чувствуют. Как только воздушная тревога — их никого не увидишь. Начальник госпиталя дагестанец — кумык Алибеков — хороший человек. Больные у нас очень тяжелые — помимо ранения, сыпной или брюшной тиф, или дизентерия. Я в госпитале нахожусь круглосуточно, очень редко ухожу спать на квартиру, хоть она и рядом. Друзей у меня нет. Сдам дежурство и вожусь с кем-нибудь из тяжелых. Выходила младшего лейтенанта Ванечку. У него тяжелейший сыпняк и раздроблена лопатка, ему кусачками по частям ее откусывали без наркоза. Он так ко мне привязался, когда переводили в хирургический госпиталь, плакал как ребенок.
Часто хожу к своим выздоравливающим. Они мне даже боевой листок посвятили. Почти все, не окончив школу, ушли на фронт. Вспоминаем школу, читаем стихи, потихоньку поем фронтовые песни. Сегодня провожала на фронт большую группу своих подопечных и среди них капитана Сашу Шустова, он командир отдельного минометного батальона, ему 21 год. Скромный, хороший парень, ничего мне не говорил, а когда уходил, попросил разрешения писать мне и просил отвечать на его письма, сказал, что этим будет жить. Меня это очень удивило, тем более он знал, что я переписываюсь с Сашей (его об этом проинформировала моя сестрица, она даже один вечер гуляла с ним в парке, но больше он с ней не пошел). Я, конечно, буду отвечать на его письма, разве можно поступить иначе.
Завтра большая выписка офицеров с направлением в штаб Южного фронта — в Ростов. Я ходила к начальнику госпиталя, просила меня отпустить на фронт, сказала, что все равно убегу, а если не удастся, то повешусь у его кабинета. Он, наверно, принял меня за ненормальную, приказал выдать мне две справки — одна вместо удостоверения личности, о том, что я медсестра э/г-1614; вторая о том, что мне предоставлен отпуск на две недели. Но чтобы выехать из города, нужен пропуск, его-то он мне и не дал.
Я договорилась со своими ребятами, что они возьмут меня с собой. Бедные, им бы отдохнуть хоть немного, они же совсем не оправились от болезни, а у одного вынута часть лобной кости и видно, как пульсирует вещество мозга, его пальцем достаточно ткнуть, и конец.
