Джаннетт Уоллс - Дикие лошади. У любой истории есть начало
Папа был совершенно прав. Смета Пакета была сильно завышена. В общей сложности он привел восемь лошадей — низкорослых маленьких мустангов. Таких мустангов ковбои ловили, после чего объезжали их максимум день или два. Такие мустанги плохо слушались и не были привычны к седлу. Я решила, что этих лошадей поймали сыновья Пакета. Жеребцы не были кастрированными. Все лошади были нечесаными, а их копыта были щербатыми и в ужасном состоянии. В гривах и в хвостах лошадей застряли репейники. Лошади были испуганными, смотрели на нас нервно и с большим подозрением. Вне всякого сомнения, они думали о том, какую гадость подкинет им судьба в виде новых хозяев.
Проблема с необъезженными лошадями заключалась в том, что они не были приручены. Ковбои ловили таких лошадей и управляли ими при помощи страха. Они жестоко с ними обращались и гордились тем, что, несмотря на то что лошадь пытается их скинуть, они остаются в седле. Так как лошади не были объезженными, они всего боялись и ненавидели людей. Нередко ковбои, которые объезжали лошадей, бросали их в степи. Выжить на воле полуприрученной лошади очень сложно, потому что, живя с людьми, они утрачивали инстинкты и привычки дикого животного. Однако я поняла, что эти лошади не глупые, и если ими заняться и правильно воспитать, они могут превратиться в полезных животных.
Я обратила внимание на одну из кобылиц. Мне всегда нравились кобылицы. Они были не такими своенравными, как жеребцы, и в них было больше огня и жизни, чем в обычном кастрированном мерине. Кобылица, на которую я обратила внимание, не отличалась от остальных лошадей, но мне показалось, что она не такая испуганная, как остальные. Кобылица, в свою очередь, внимательно следила за мной, словно пытаясь меня понять. Я взяла лассо, поймала ее и отвела в сторону от остальных лошадей. Потом я медленно начала к ней подходить, при этом, как советовал отец, глядя в землю, чтобы копытное не приняло меня за хищника.
Кобылица стояла, не шевелясь. Я медленно подошла к ней, медленно подняла руку и почесала ее за ухом. Потом я положила руку на ее морду. Она не дернулась и не отпрянула, как повело бы себя большинство необъезженных лошадей. Я поняла, что из нее может получиться что-то хорошее, хотя она и не была самой красивой лошадью на свете. Она была смешанной бело-коричнево-черной масти, но я увидела в ее глазах ум. Значит, она будет думать, а не реагировать непредсказуемо на происходящее. Я всегда считала, что в лошади ум гораздо важнее красоты.
«Бери себе ее, — сказал папа. — Как ты, кстати, ее назовешь?»
Я внимательно посмотрела на лошадь. Фермеры любят простые имена. Скоту мы никогда не давали имен, потому что бессмысленно давать корове имя, если собираешься ее съесть или отправить на скотобойню. Если у кошки были на ногах «чулки», мы называли ее Чулок, если собака была рыжей, то и имя у нее было Рыжик, а если лошадь скакала, как вихрь, то ее так и называли — Вихрь.
«Я назову ее Пятнистая», — сказала я.
В тот вечер мама сказала мне: «Я хотела, чтобы ты закончила образование, но твой отец пожелал купить собак. Теперь собак нет, и остались одни бесполезные необъезженные лошади».
Я старалась не думать о прошлом. Деньги исчезли, в школе сестер Лоретто меня никто не ждал. Я имела то, что имела, и хотела понять, как мне из этой ситуации выбраться.
На следующий день надо было кастрировать новых жеребцов. Если мы хотели получить от них выгоду, надо было превращать их в рабочих лошадей. Кастрировать коней — дело малоприятное, и в нем участвовала я, Дороти и Захари со своей женой Эли, которая была более миниатюрной, чем ее дочь, но такой же сильной. Мы поймали жеребцов, повалили на землю, перевернули вверх животом, привязали к каждой ноге веревку. Апачи связывал задние ноги жеребцам и привязывал к животу, а папа надевал им на голову мешок. Потом Апачи наклонялся над лошадью, сначала работая ножом мясника, а потом и обычным ножом. Брызги крови летели во все стороны, жеребец неистово ржал, лягался и пукал, изгибая спину.
Впрочем, вся операция проходила быстро. После того, как жеребца развязывали, он вставал на ноги и, пошатываясь, делал первые несколько шагов. Я выводила жеребцов из загона, они глубоко вздыхали, но потом опускали морду в высокую траву, и начинали есть, как ни в чем не бывало.
«Словно ничего и не потеряли», — заметил Захари, глядя на кастрированных лошадей.
«Ну а сейчас перейдем к старику Пакету», — пошутил папа.
Все рассмеялись.
Я хотела нормально объездить и приучить Пятнистую к седлу. Она оказалась действительно умной и сообразительной лошадью, очень быстро привыкла к удилам и двигалась в нужную сторону при малейшем прикосновении моей пятки к ее боку. Через пару месяцев Пятнистая стала помогать собирать и загонять в загоны скот. К осени ее обучение было закончено. Я сказала маме с папой, что хочу пойти наняться на большое ранчо Франклинов, находящееся в другом конце долины, но родители наотрез отказались дать мне свое разрешение, и сказали, что Франклины вряд ли меня наймут. Тогда я вместе с Пятнистой начала участвовать в любительских скачках. Иногда я возвращалась домой с выигрышем.
Следующим летом из школы вернулся Бастер, который окончил восемь классов. Родители говорили о том, что ему надо будет продолжить образование, как только у них появятся деньги. В те времена на западе страны большинство детей не оканчивали и восьми классов школы. Бастер проучился дольше, чем многие его сверстники, и не считал нужным корпеть над учебниками. Он знал математику, умел читать и писать. Этого было вполне достаточно для того, чтобы управлять ранчо. Бастер вообще полагал, что не стоит забивать голову лишними знаниями.
Через некоторое время после его возвращения стало ясно, что у него шашни с Дороти. Мне их отношения казались несколько странными, потому что она была на несколько лет его старше, а у него еще и борода не росла. Мама была в ужасе, когда обо всем этом узнала, но я подумала, что Бастеру повезло. Брат не производил впечатления целеустремленного человека, поэтому, чтобы успешно управлять ранчо, ему была нужна работящая жена. Такая, как Дороти.
Однажды в июле я приехала на Пятнистой в Тинни для того, чтобы прикупить продуктов и забрать почту. К своему величайшему удивлению, я обнаружила на почте адресованное мне письмо. Это было первое письмо, которое лично мне написали, и оно меня ужасно заинтриговало. Это было письмо от матушки Альбертины, и я села прочитать его прямо на крыльце магазина.
Матушка Альбертина писала, что вспоминает обо мне и продолжает верить в то, что из меня получится прекрасная учительница. Она писала, что, по ее мнению, моего образования вполне хватит для того, чтобы я стала учительницей. Она сообщала, что из-за начавшейся в Европе войны в стране не хватает учителей, в особенности в отдаленных районах США. Если я смогу сдать государственный экзамен, который проводят в Санта-Фе, то я могу рассчитывать на место, даже несмотря на то что мне всего пятнадцать лет и у меня нет диплома об окончании школы. Матушка предостерегала меня, что экзамен трудный, и особенно сложным является его математическая часть.
