Астрид Линдгрен. Этот день и есть жизнь - Андерсен Йенс
Альва Сван, одна из многих скандинавских женщин с медицинским образованием, заведовавших в 1920-е годы родильными домами, была частью машины по «производству младенцев», как это назвали позже. Частные клиники составляли важное звено в «производстве младенцев», рожденных вне брака. Одних отправляли в детские дома, других забирали приемные родители, которые могли оказаться любящими и жертвенными, как та женщина в Копенгагене, с которой ребенку Астрид и Райнхольда предстояло провести первые три года жизни, или бесчувственными, как приемные родители Боссе в «Мио, мой Мио!». Частные родильные клиники, детские дома и приемные семьи хорошо зарабатывали на чужом несчастье во времена тотальной безработицы, и далеко не всех детей окружали любовью и заботой. Астрид Эриксон была наслышана о плохом обращении с детьми, а потому задавала конкретный вопрос о том, чем в клинике «Готт Хем» смогут помочь ее ребенку после родов.
Альва Сван ответила телеграммой, в которой сообщала, что обязательно найдет ребенку любящую приемную мать и что наркоз при родах возможен. А потому 10 октября 1926 года Астрид вновь отправила ей письмо – благодарила за ответ и объясняла, что спрашивала о других женщинах в клинике не из страха оказаться в их обществе, а совсем напротив:
«Когда рядом товарищи по несчастью, от общения с ними становится легче. Как долго упомянутые Вами дамы намерены у Вас оставаться? Прежде чем принять окончательное решение, я должна посоветоваться с родителями и отказаться от другой клиники. Буду крайне признательна, если смогу приехать 1 ноября. Дольше я в Сткг. задерживаться не решаюсь. Но вот что еще: у Вас есть швейная машинка, которой можно воспользоваться? Мне предстоит много шитья. С почтением, Астрид Эриксон».
Ответ пришел незамедлительно. Конечно, у Альвы Сван имелась швейная машинка, и она готова была помочь фрёкен Эриксон с детскими вещами. А потому 19 октября Астрид ответила, что окончательно остановилась на клинике «Готт Хем», приедет 31 октября и пробудет в Вэттерснэсе до родов в начале декабря. 150 крон – плата за проживание – будут как можно скорее уплачены ее женихом. Фрёкен Эриксон также выражала надежду, что фру Сван встретит ее на станции в Йёнчёпинге, поскольку было неясно, можно ли отправить чемодан багажом до Хускварны.
Менее чем за два месяца до родов вопрос о клинике и дальнейшем будущем матери и ребенка остается открытым. Это следует из первого письма Альве Сван, представленного в суде весной 1927 г. и вклеенного в журнал заседаний в качестве доказательства по бракоразводному делу Райнхольда Блумберга. (Фотография: Региональный архив Вадстены)
Путешествие длиною в девять месяцев, похоже, подходило к концу, но ни чемодан, ни Астрид Эриксон на станции Йёнчёпинга 31 октября не появились. Вместо этого Альве Сван пришла телеграмма: фрёкен Эриксон задерживается. Это фру Сван помнила очень отчетливо, четыре месяца спустя выступая свидетелем в суде города Виммербю. Возникла какая-то помеха.
И помеха серьезная. Как уже говорилось, бракоразводный процесс не закончился 28 октября. Оливия Блумберг, всячески пытавшаяся разоблачить своего неверного мужа, вновь добилась переноса слушаний, на сей раз на 9 декабря, а тем временем собиралась раздобыть решающие доказательства. Предполагаемую мать предполагаемого ребенка нельзя было вызвать свидетелем, но кто-то должен был знать, где этот ребенок родится… Иными словами, ситуация изменилась. Райнхольд и Астрид ни при каких обстоятельствах не могли огласить помолвку до родов, поскольку Блумберг все еще был женат, и «Готт Хем» внезапно перестал им подходить, так как после родов в Швеции в Отдел регистрации населения неизбежно попадала копия свидетельства о рождении ребенка с указанием его фамилии – Блумберг. Теперь роды непременно должны были произойти за пределами досягаемости Оливии Блумберг; пока не закончится судебный процесс и не утихнет возмущение, никто не должен был узнать о ребенке.
Так что Астрид и Райнхольду было о чем поговорить в дни, последовавшие за фатальным заседанием 28 октября. До родов оставалось всего пять недель, все было устроено, обо всем договорено с Альвой Сван. И что теперь? Сначала Астрид решила остаться в Стокгольме и дала телеграмму в клинику, что задержится, а в следующей телеграмме – о чем Альва Сван позже расскажет в суде – известила, что прибудет вечером 3 ноября.
В Стокгольме Астрид использовала образовавшееся свободное время, чтобы составить новый план родов. Впервые за беременность она сама взялась за дело и 30 октября 1926 года посетила адвоката Еву Анден в офисе на Лилла Ваттугатан в районе Гамла Стан. Астрид выложила большую часть карт своего сложного любовного пасьянса – она рассказала не только о собственном печальном положении, но и о тайной помолвке с Райнхольдом и о бракоразводном процессе, который все больше влиял на ситуацию с родами. Казалось, девушка предоставлена самой себе.
Ева Анден была первой женщиной в Адвокатской коллегии Швеции. Она работала с клиентами-женщинами, сотрудничала с феминистским журналом «Тидеварвет» и консультационным бюро, за год до этого основанным редактором этого журнала врачом Адой Нильсон. В 1924 году в пространных статьях в «Тидеварвет» Анден писала о последних поправках в законодательстве, касающихся детей, рожденных «в браке» и «вне брака». В этих статьях адвокат делала упор на то, как незамужние беременные женщины могут обеспечить будущее своих детей. Анден отмечала, что ни к чему, казалось бы, не обязывающая помолвка предоставляет молодой беременной женщине блестящий шанс обеспечить ребенка, не связывая себя с его отцом на веки вечные.
После разговора Ева Анден отправила Астрид к Аде Нильсон в медицинский кабинет на Тривальдсгрэнд, 2, тоже в районе Гамла Стан, – пройти медицинское обследование и обсудить возможные осложнения. В тот же вечер на пятом этаже пансионата на Артиллеригатан Астрид села писать оптимистичное письмо Райнхольду. Она напоминала ему, что на конверте он должен указать имя и адрес Самуэля Августа, дабы не рисковать, если письмо попадет в чужие руки:
«Сегодня была у адвоката, ее зовут Ева Анден. Она отнеслась ко мне невероятно дружелюбно, не взяла денег… Анден считает, что нужно найти хорошую квартиру в Копенгагене и родить там ребенка в одной больнице, не помню название, но у них есть секретный журнал регистрации, где не нужно указывать имен матери и отца… Она очень порядочный человек и полагает, что мать должна заботиться о своем ребенке, насколько это возможно, а потому не предлагает избавляться от него навсегда. Правда, она думает, что мне будет очень тяжело одной в чужой стране, но уж как-нибудь, наверное, справлюсь… Говорит, чтобы я ни при каких обстоятельствах не садилась в поезд, пока не пройду обследование, послала к одному врачу, даме по имени Ада Нильсон. По крайней мере, в моче у меня нет белка, это хорошо. Напиши, что думаешь о моем предложении. В понедельник снова пойду к адвокату. Укажи на конверте адрес отца!»
В 1926 году в Швеции одним из немногих мест, где молодая незамужняя женщина, собиравшаяся рожать, могла получить совет и срочную помощь, медицинскую и юридическую, было «Консультационное бюро для родителей „Тидеварвет“», располагавшееся по соседству с редакцией журнала и кабинетом Ады Нильсон. Бюро, откуда открывался вид на Шлюз и Риддар-фьорд, Ада Нильсон открыла зимой 1925 года вместе с Евой Анден, Элин Вагнер и другими женщинами, сотрудничавшими с журналом. Образцом послужили «Консультационные станции» норвежки Катти Анкер Мёллер в Осло и еще раньше основанные в Нью-Йорке и Лондоне «Клиники контроля за рождаемостью», которые также чрезвычайно вдохновили Тита Йенсена, боровшегося за «Добровольное материнство» в Дании. Как написала в «Тидеварвет» Ада Нильсон, их целью была «помощь будущим матерям словом и делом». Формулировку «словом и делом» Астрид Линдгрен пятьдесят лет спустя повторила на страницах биографии Маргареты Стрёмстедт, рассказывая о помощи женщин из «Тидеварвет», встреча с которыми была, возможно, совсем не так случайна, как Астрид пыталась изобразить:
