Мертвый лев: Посмертная биография Дарвина и его идей - Винарский Максим

Но мало вытянуть счастливый билет, надо им грамотно распорядиться. Все предприятие могло рухнуть, даже не начавшись. Сначала «взбрыкнул» Роберт Дарвин, воспринявший намерение сына как легкомысленную и дорогостоящую для семейного бюджета блажь. Убедить его помог любящий дядюшка, которого отец Дарвина считал очень здравомыслящим человеком. Капитан Фицрой, познакомившись с Дарвином, тоже погрузился в сомнения. Бравый моряк был поклонником физиогномики – чудаковатой и ныне прочно забытой теории, согласно которой характер каждого человека отражается в чертах его лица, например в форме носа. Форма носа Дарвина Фицрою не понравилась. Физиогномика учила, что обладатель такого носа – существо вялое и слабохарактерное {66}. О своих сомнениях капитан рассказал Дарвину лично уже после того, как они близко познакомились и Фицрой смог убедиться, что его любимая наука в данном случае ошиблась.

Успешно преодолев эти и другие сложности, в конце 1831 г. Дарвин прибыл на «Бигль» и 27 декабря отправился в единственную в своей жизни дальнюю экспедицию. Он вернется домой только в начале октября 1836 г., после пяти лет и двух дней отсутствия. Вернется совершенно другим человеком, с уже сформированными взглядами и характером, полный впечатлений и размышлений об увиденном им на пути.

История кругосветного путешествия Дарвина на корабле «Бигль» (рис. 2.1) богата симпатичными подробностями, и мне остается лишь сожалеть, что я не могу уделить ей отдельную главу или даже две. Романтика дальних морских странствий – тугие паруса, безбрежные океанские просторы, незнакомые северянам созвездия южного неба – все это ожидало Дарвина в самый замечательный период жизни, между 20 и 30 годами. Он сполна воспользовался выпавшим ему шансом, и, конечно, не будь этой экспедиции, честь создания эволюционной теории принадлежала бы кому-нибудь другому. Правда, романтика романтикой, а будни путешествия на «утлой посудине» (как непочтительно назвал «Бигль» К. Тимирязев {67}) дарили Дарвину не одни только приятные минуты. Он жестоко страдал от морской болезни {68} и тесноты, царившей на борту «Бигля». Капитан Фицрой, бог и царь на своем корабле, имел нрав отнюдь не кроткий. Дарвин описывает его как «плохого хорошего человека»: целеустремленный, благородный, невероятно энергичный, Фицрой был вместе с тем вспыльчив и обрушивал гнев на любого, кто смел ему перечить. Самым частым поводом для его ссор с Дарвином было рабство, которое натуралист горячо ненавидел, а Фицрой считал чем-то само собой разумеющимся, и это не тревожило его христианскую совесть. После одной из таких стычек Дарвин был на волоске от того, чтобы бросить корабль, его «несносного» (собственные слова Дарвина) капитана и отправиться домой в Англию.

Рис. 2.1. Корабль Его Величества Beagle в разрезе. Помещения, в которых Дарвин провел большую часть своего корабельного времени: 1 – кормовая каюта, 2 – капитанская каюта

Условия для работы натуралиста на военном судне нельзя назвать особенно благоприятными. Жил и работал он в кормовой каюте, где, кроме него, располагался еще один офицер, а также находились судовая библиотека и чертежный стол. В этом тесном помещении Чарльзу приходилось заниматься микроскопированием и разбирать собранные материалы. Спал он здесь же, как заправский моряк, в гамаке, а обедал в капитанской каюте вместе с Фицроем. Впрочем, Дарвин значительную часть времени проводил на суше, совершая долгие, по месяцу и более, экскурсии. Пока «Бигль» крейсировал вдоль берегов Южной Америки (из пяти лет экспедиции четыре года корабль оставался именно здесь), нанося на карты их прихотливые очертания, Дарвин был предоставлен сам себе. Он мог надолго отлучаться на берег, чтобы изучать геологическое строение посещаемых им местностей, собирать зоологические коллекции и гербарий, разыскивать остатки допотопных чудищ.

Уже в сентябре 1832 г. он совершает выдающееся палеонтологическое открытие – находит в районе Баия-Бланки кости вымерших неполнозубых млекопитающих. Эти животные были, с одной стороны, явно родственны ныне живущим в Южной Америке броненосцам и ленивцам, а с другой – заметно от них отличались. По словам Дарвина, размышления о том, как могло возникнуть такое сходство-различие, стали одним из источников его эволюционных идей.

Но наибольшая слава досталась Галапагосским островам, занявшим совершенно особое место в истории биологической науки.

Ванна Архимеда, яблоко Ньютона и другие, менее известные легенды о внезапных «озарениях», якобы благодаря которым произошли великие открытия, кочуют из книги в книгу, с сайта на сайт и давно уже стали мемами массовой культуры. Сложилась такая легенда и про Дарвина. Вам, скорее всего, приходилось слышать историю о его пребывании на Галапагосских островах – небольшом архипелаге, расположенном в Тихом океане на самом экваторе у берегов Эквадора. Немного наивный, но проницательный и наблюдательный молодой натуралист высаживается на Галапагосах, проводит наблюдения и – раз, два, три! – «открывает эволюцию». Все факты предстают перед ним в совершенно новом – истинном – свете. Падает пелена с глаз. Особенно важную роль в этом сыграло изучение знаменитых дарвиновых вьюрков, которые и сейчас украшают страницы учебников биологии как ярчайший пример многократного образования новых видов на удаленных от материка океанических островах. На родину Дарвин возвращается, как писал Тимирязев, «не по летам глубоким мыслителем, скептиком, сомневающимся в самых основах современного естествознания» {69}. Картина маслом!

Современные дарвиноведы считают эту прекрасную историю чересчур идеализированной, простой и прямолинейной. Ее так и называют – «галапагосская легенда» {70}. В ее основе лежат, конечно, подлинные факты. «Бигль» бросил якорь у галапагосских берегов в сентябре 1835 г. Дарвин пробыл на островах 34 дня. Достаточно, чтобы познакомиться с природой архипелага, собрать коллекции животных и растений и полюбоваться на самых замечательных представителей местной фауны – гигантских наземных черепах. Но едва ли за это время можно пережить крушение привычного мировоззрения и из убежденного креациониста, сторонника естественного богословия, сделаться не менее убежденным эволюционистом. Сам Дарвин признавал, что пребывание на Галапагосах стало для него мощным стимулом задуматься о биологической эволюции. Однако произошло это позднее, уже в Англии, когда в тиши и покое своего кабинета он трудился над изучением собранных на островах коллекций. Вот тут-то и вышли на сцену вьюрки и некоторые другие галапагосские птицы.

Сам Дарвин не был профессиональным орнитологом, не обследовал ближайшее к Галапагосам побережье Южной Америки и потому не знал, какие птицы там обитают. Наблюдая вьюрков на архипелаге, он вряд ли мог тут же, на месте, усмотреть в них нечто необычное. В марте 1837 г. он показал привезенные с Галапагос чучела птиц орнитологу Джону Гулду. Именно Гулд обратил внимание Дарвина на несколько примечательных обстоятельств: уникальность найденных им птиц, которые, обитая на разных островах архипелага, отличались друг от друга размерами тела и строением клюва, а также на их несомненное сходство с вьюрками южноамериканского континента {71}. Как и в случае с вымершими неполнозубыми зверями, это было близкое сходство, но не полная идентичность. Могло показаться, что островные виды были своего рода «вариациями на тему» южноамериканских видов. Что побудило Творца так прихотливо распорядиться своими созданиями, расселив явно схожие, но не идентичные формы по разным местам, но при этом в относительной близости друг от друга (Галапагосы удалены от материка на 960 км)? Почему на каждом острове живет свой собственный вид (или несколько видов) вьюрков? Что мешало сотворить сходные виды на Гавайях или в Новой Зеландии?