Повесть моей жизни. Воспоминания. 1880 - 1909 - Богданович Татьяна Александровна

А она подхватывала:

— Вот платье из газа

И мой тюрлюрлю!

Судьба этой старшей из молодых Анненских оказалась довольно печальной и напоминала сказку Андерсена «Уж, что муженек ни сделает, то и ладно». Не обладая никакими коммерческими талантами, она, тем не менее, желала руководить влюбленным в нее мужем и постоянно побуждала его менять свою деятельность на казавшиеся ей более выгодные предприятия.

Лабаз она убедила его поменять на чулочную мастерскую, чулочную — на молочную мызу, мызу — на дачи в Парголово. Все предприятия оказывались неудачными и ликвидировались накануне разорения. Дачи тоже были проданы. Остался наличный капитал, очень небольшой и быстро растаявший. Так что кончала она жизнь в крайней бедности при поддержке брата. При этом в ней была какая-то странная страсть к самоуничижению, что-то напоминающее типы Достоевского. Когда ей приходилось жить очень стесненно, она ни за что не хотела устроиться сколько-нибудь прилично и с каким-то сладострастием рассказывала, что через ее комнату должны проходить ломовые извозчики.

Младшую сестру, Любовь Федоровну, тете удалось устроить много удачнее. Она отличалась с ранней юности бесконечным добродушием и неисчерпаемым легкомыслием. Она рано поступила на службу на телеграф, и сестра утверждала, что, получив жалование, она нанимала извозчика и велела ему:

— Извозчик, вези меня на двугривенный!

Это и был ее кутеж.

Сердце ее отличалось любвеобилием и не особенной разборчивостью. Молоденький, чуждый всякой культуры офицерик — вот герой ее первого романа.

В семейной пьеске он выступал с куплетами:

— В голове моей так пусто,

Что в ней слышен звон порой…

На что Любовь Федоровна отвечала:

— И в моей не очень густо

Что ж такое, милый мой.

Но Александра Никитична решила направить в другую сторону интерес своей легкомысленной кузины.

За Любочкой одновременно ухаживал серьезный молодой человек, француз по происхождению, но получавший образование в Петербурге. Тетя стала расхваливать его Любе и достигла цели. Деникер (так звали француза) одержал верх над офицером и увез молоденькую невесту в Париж. Он сделал крупную ученую карьеру, став академиком и директором Ботанического сада. Любовь Федоровна впоследствии превратилась в типичную парижанку, экономную и расчетливую. Она совершенно забыла традиции своей семьи и почти разучилась русскому языку.

Сама Мария Федоровна тоже не избежала «семейного издевательства». Она не была красива и отличалась в молодости исключительной худобой.

Дразнили ее молодым доктором из хохлов, без практики, который жаловался на свою судьбу:

— Раз пришел я в лечебницу,

Да потом и каюсь.

Увидал там жердь-девицу,

Да по ней и маюсь.

О ней же кто-то пел:

— В карете пара вороная

Вас мчит в наряде дорогом,

А Юрий, юностью пленяя,

Ходил на практику пешком.

Соответствовало действительности только последнее; остальное плод чистой фантазии: ни кареты, ни пары, ни дорогого наряда у жердь-девицы никогда не бывало.

Вышла она замуж по страсти, очень неудачно, похоронив в замужестве свою незаурядную даровитость и задатки несомненного литературного и педагогического таланта. Все ее ученики обожали ее. Я с детства помню ее замечательно талантливые и остроумные рассказы.

Старшего брата тоже не щадила семейная муза.

Мне помнится только начало посвященной ему оды:

День великий, день рождения

                                Николая Анненски.

Предвкушает наслажденье

                                Анатолий фон Леннски.

Младший, Иннокентий, давал не меньше пищи для шуток. В особенности доставалось его ранним поэтическим опытам. Он пытался скрывать их, но в маленькой тесной квартирке это было нелегко, и сестры скоро обнаружили у него любимый плод его раннего вдохновения, длинную патетическую поэму «Магали».

Мария Федоровна уверяла, что в ней был такой стих: «Бог шлет с небес ей сладостную фигу».

Можно себе представить, сколько шуток это породило.

Мария Федоровна написала стихотворную пародию, изображавшую печальную судьбу злополучной «Магали» в петербургских редакциях.

Юный поэт будто бы тщетно носил ее из редакции в редакцию. В действительности он не только не помышлял ее печатать, но сам впоследствии, к сожалению, уничтожил.

Невзирая на это, жестокая сестра описывала, как автор «глушит» редактора чтением своей бесконечной поэмы.

«Магали — моя отрада!» — взывает он, а безжалостный редактор прерывает: «Нам не надо! Нам не надо!»

Увлеченный автор не слушает: «Магали — мой голубочек!» — продолжает он. «Ну, проваливай, дружочек!» — решительно выпроваживает поэта редактор.

Эти стихотворные перепалки нисколько не портили отношений молодых Анненских.

Обоих братьев, хотя жизненные интересы далеко развели их впоследствии, и сестру Марию Федоровну до самой их смерти связывала горячая братская любовь.

В 1874 году, когда я полуторагодовалым ребенком попала в эту семью, ставшую мне родной на всю жизнь, она уже была не так многолюдна. Сестры дяди уже вышли замуж, и на его попечении оставалось в ту пору только два мальчика — его младший брат, подросток Иннокентий и буквально подкинутый ему, абсолютно чужой мальчик Ваня Емельянов.

Отец привез его из глубины Бессарабских степей, чтобы отдать в Петербурге в реальное училище. От кого-то он узнал, что у дяди жили иногда пансионеры, и буквально умолил его взять к себе мальчика и отдать в училище, обещая платить и за содержание, и за учение. Дядя с трудом согласился. Из нужды он уже тогда выбился, а мальчик требовал больших хлопот, так как был совершенно недисциплинирован и очень слабо подготовлен.

Вскоре после того Емельянов-отец умер, и мальчик остался всецело на дядином попечении. Предположение, что двух мальчиков, уже подготовленного Кеню и десятилетнего Ваню можно будет в какой-то мере объединить, поручив Кене некоторые занятия с Ваней, оказались совершенно невыполнимыми.

Трудно себе представить более полярные противоположности, чем эти два мальчика, старший и младший. Один, Ваня Емельянов, — первобытное дитя природы, чуждое малейших зачатков цивилизации. Ученье давалось ему туго и абсолютно не влекло. Дяде стоило больших трудов подготовить его к первому классу. Особенно не давался Ване так называемый «Закон Божий». Он ненавидел краткий учебник «Священной истории», по которому необходимо было сдать вступительный экзамен.

Семья жила на даче, и дядя, по возвращении со службы, спрашивал обоих мальчиков заданные уроки. Иннокентий все и всегда знал безошибочно, Ваня — очень плохо. Однажды Ваня заявил дяде, что не мог приготовить урока, так как книги нет — исчезла. Поискали, поискали, да так и не нашли. На другой день дядя купил в городе и привез новый учебник.

— Ну, вот, готовь к завтрашнему дню свой урок, — сказал он Ване.

Мальчик с отчаянием посмотрел на ненавистную книгу.

— Как! — вскричал он, — Разве есть другая такая же? Я думал, что нет. Я закопал ту в саду.

Выучив кое-как урок, чтобы не огорчать дядю, в которого он сразу влюбился, он пропадал целыми днями, бог знает где. Тетя рассказывала мне потом, что никогда не была за него спокойна и мечтала об одном, чтоб, когда его принесут домой, у него была сломана только рука или нога, а не голова.