Хелен Раппапорт - Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни
22 сентября (НС) Николай и Александра прибыли в порт Лейт на своей яхте «Штандарт». Моросил холодный шотландский дождь. «При виде императорского ребенка каждое женское сердце в толпе встречавших дрогнуло, и свидетельством тому было то, как все дружно стали доставать из карманов носовые платки», – сообщала «Меркьюри», газета города Лидс[135]. От холма к холму на каждом этапе поездки из Лейта в Баллатер горели костры, приветствуя путешествующих на поезде гостей, по прибытии в Баллатер императорскую чету встретил почетный караул из шотландских волынщиков и личного состава полка Королевских шотландских гвардейцев («Серых»), почетным полковником которого Николай был назначен при вступлении в брак с Александрой. Но к моменту прибытия высокопоставленных гостей сильный дождь уже растрепал украшавшие станцию гирлянды, которые теперь печально свисали со стен.
«Отвратительный», как записал в дневнике Николай, дождь, однако, не охладил желание толпы собравшихся посмотреть, как мимо проедут пять вагонов российской свиты, один из которых предназначался исключительно для великой княжны Ольги и двух ее слуг[136]. Когда они подъезжали к Балморалу, зазвонили колокола расположенной рядом церкви в Крати и раздались звуки волынки. Вдоль всей дороги под дождем стояли, выстроившись в ряд, работники местных ферм и горцы в килтах с зажженными факелами в руках. А на пороге дома их уже ждала бабушка в окружении множества родственников этой большой семьи.
Все в замке Балморал были очарованы крепенькой, круглолицей и счастливой десятимесячной Ольгой, в том числе и ее восхищенная прабабушка. «Ребенок чудесный», – писала королева в Берлин старшей дочери Вики. В целом, внучка была «прекрасным, резвым ребенком»[137]. «О, она такая прелесть, что редко когда такую увидишь, – писала фрейлина королевы леди Литтон, – очень широколицая, очень толстенькая, в прекрасном высоком детском чепце а-ля Рейнольдс, но с ясными умными глазами, крошечным ротиком и такая счастливая, довольная весь день». Леди Литтон говорила, что Ольга «как будто уже взрослый человек, искрящаяся счастьем и энергией и прекрасно знающая, как себя вести»[138]. Британская пресса отмечала, что Александра «с гордостью и радостью привезла свою маленькую дочь», «наблюдать это было очень трогательно»[139]. «Крошечная великая княжна очень хорошо осваивается в новой обстановке, – сообщала газета «Йоркшир геральд». – Говорят, что с первых минут, как она увидела свою прабабушку, она привела в полный восторг эту августейшую леди, которая с готовностью стала ее верной и преданной слугой»[140]. Королеву Викторию маленькая внучка настолько очаровала, что бабушка даже пришла посмотреть, как Ольга вечером принимает ванну. Впрочем, не только королева, но и другие члены королевской семьи и придворные восхищались счастливым и непринужденным видом российской императрицы, которая с удовольствием занималась своим ребенком. Этот вид так разительно отличался от ее характерного холодного и высокомерного образа!
Николай между тем провел время совсем не так приятно, страдая от невралгии, с опухшим лицом из-за разболевшегося обломка больного зуба (он очень боялся дантистов). Он жаловался, что во время этого визита он еще меньше виделся с Аликс, чем дома, потому что его дядя Берти настойчиво тянул его на охоту то на куропаток, то на оленей, где приходилось проводить весь день в холоде, под ветром и дождем. «Порядочно устал от лазания по горам и долгого стояния… внутри земляных башен», – писал он в своем дневнике[141].
Во время их пребывания в гостях Ольга стала делать первые шаги. Ее двухлетний двоюродный брат Дэвид, сын герцога Йоркского и будущий король Эдуард VIII, очень привязался к ней, ежедневно приезжал к ней и помогал Ольге учиться ходить, поддерживая ее, так что ко времени отъезда императорской семьи Ольга уже смогла самостоятельно пройти через гостиную, держась за его руку. Королева Виктория с интересом отметила эту взаимную привязанность детей. «Это симпатичная парочка, «La Belle Alliance», как говорят», – сказала она одобрительно Николаю. Воображение британской прессы немедленно разыгралось вплоть до предположений о неофициальной помолвке[142].
В один из более погожих дней визита королевским фотографом Уильямом Дауни был снят первый и единственный кинофильм с Николаем, Александрой и королевой Викторией во дворе замка Балморал. Перед отъездом императорской четой было посажено дерево в память об этом визите. Александра была рада снова оказаться в Шотландии, и ей было очень грустно уезжать. «Мы пробыли здесь так недолго, и я покидаю мою дорогую добрую бабушку с тяжелым сердцем, – сказала она своей старой гувернантке Мэдж Джексон. – Кто знает, когда нам доведется снова увидеться и где?»[143]
* * *3 октября (НС) императорская семья выехала поездом на юг до Портсмута, где они поднялись на борт «Полярной звезды» и отправились во Францию с пятидневным государственным визитом. Весь путь от Шербура до Парижа на улицах их приветствовали огромные толпы, а по прибытии императорской четы в столицу президент Фор устроил в их честь грандиозный прием в Елисейском дворце. Французы были в восторге, что эта блистательная императорская чета предпочла взять своего ребенка с собой в поездку, а не оставлять дома в детской. Ольга настолько легко привыкала к новой обстановке и имела такой спокойный нрав, что прекрасно путешествовала, сидя на коленях своей няни в открытом ландо. Всем очень понравилась улыбающаяся малютка, которая с помощью няни махала толпе рукой и рассылала воздушные поцелуи. «Наша дочь повсюду производила большое впечатление», – сообщал Николай матери. Каждый день президент Фор интересовался у Александры, как здоровье маленькой княжны. Куда бы они ни направлялись, Ольгу везде приветствовали криками: «Да здравствует малютка» («Vive la bébé»). Некоторые даже называли ее «царевной» («La tsarinette»)[144]. Специально для нее сочинили польку «Для великой княжны Ольги», повсюду продавались всевозможные сувениры и фарфоровая посуда с памятными изображениями Ольги и ее родителей.
К концу зарубежного визита Николая и Александры маленькая русская княжна стала едва ли не самым популярным монаршим ребенком в мире. И, бесспорно, самым богатым. Предполагали, что при ее рождении сумма в 1 миллион фунтов стерлингов (что сегодня соответствует примерно 59 миллионам фунтов стерлингов) была положена на ее имя в виде британских, французских и других ценных бумаг[145]. Николай, несомненно, обеспечил личное состояние для своей дочери, как позднее для всех своих детей, но их состояния были значительно меньше, чем эти заоблачные суммы. Фактически это были те деньги, которые оставил им по завещанию Александр III[146]. Тем не менее, слухи о том, что маленькая русская княжна богата как Крез, привели к появлению в американской прессе причудливых измышлений о том, что Ольга спит в перламутровой колыбели, а подгузники ей закалывают золотыми булавками, усыпанными жемчугом[147].
После этого, проведя в октябре девятнадцать дней с частным визитом у Эрни и его семьи в Дармштадте, Николай и Александра вернулись в Россию по суше на императорском поезде – и сразу же возобновили свою уединенную жизнь в Царском Селе, где в ноябре они отпраздновали первый день рождения Ольги. Александра была снова беременна, и ее вторая беременность также оказалась тяжелой. До декабря она страдала от сильной боли в боку и спине, была опасность выкидыша[148]. Вызвали доктора Отта и акушерку Гюнст, Александре был прописан постельный режим. Было наложено общее ограничение на распространение каких-либо новостей о ее состоянии, и даже члены императорской семьи узнали о нем не раньше начала следующего, 1897 года.
Когда семь недель постельного режима, показавшиеся долгими и утомительными, наконец истекли, Александре разрешили выезжать на улицу в инвалидной коляске. Она не жалела, что зимний сезон в Петербурге придется пропустить, но для ее имиджа это имело катастрофические последствия. Отсутствие императрицы на светских мероприятиях, равно как и слухи о ее по-прежнему слабом здоровье сделали свое дело, подрывая и так не слишком большое расположение к ней со стороны общества в России. Стали распространяться россказни и домыслы, основанные на отчаянном желании царицы родить мальчика. Так, согласно одному из таких слухов, ходивших в то время, в Царское Село по предложению жены великого князя Петра Николаевича черногорской принцессы Милицы, которая и сама была поклонницей исцеления верой и оккультизма, привезли «четырех слепых монахинь из Киева». Рассказывали, что эти женщины принесли с собой «четыре свечи, на которые было возложено особое благословение, и четыре фляги с водой из колодца в Вифлееме». Они зажгли эти свечи на углах кровати Александры и окропили императрицу водой из Вифлеема, после этого предсказали ей рождение сына[149].
