Павел Фокин - Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 3. С-Я
«Главным „модником“ был Алексей Георгиевич Явленский, офицер, вышедший в отставку в чине штабс-капитана. Когда-то он увлекался Репиным, позднее Серовым и Коровиным, а затем „специализировался“ только на иностранцах. Героями дня по очереди были: Цорн, Уистлер, японцы, Ленбах, Штук, Беклин. На этом дело не остановилось, и один за другим следовали, безжалостно сменяя друг друга, Сулоага, Клод Моне, Ренуар, Сезанн, Ван Гог, Матисс, Дерен, Пикассо, Брак и так далее, до бесконечности.
…Веревкина, находившаяся все время под его влиянием, разделяла увлечение всеми этими модами. Мы с Кардовским были менее эластичны, но, конечно, общее увлечение задевало какими-то сторонами и нас – Кардовского меньше, меня больше. Мы ограничивались, однако, тем, что наматывали себе смысл очередной моды на ус, не претворяя ее в собственных работах, тогда как Явленский тотчас же принимался писать под Уистлера, под Штука, под Сулоагу, под Ван Гога, под Матисса и Пикассо. Каждый раз он был во власти одного из них, считая его одного подлинным гением. Сам он был очень талантлив, прекрасно чувствовал цвет, силуэт, ритм, до иллюзии перенимая у своего сегодняшнего бога все его внешние признаки – манеру, мазок, фактуру, но не углубляясь в его внутреннюю, затаенную сущность. Он был слишком женственной натурой, быстро воспламенялся и в увлечении не в силах был формулировать своих мыслей и ощущений, непрерывно ахая и охая, причмокивая, щелкая пальцами, не находя нужных слов, неистово жестикулируя» (И. Грабарь. Моя жизнь).
ЯВОРСКАЯ (урожд. Гюббенет; в замужестве Барятинская) Лидия Борисовна
Драматическая актриса. Актриса театра Корша, Малого театра А. Суворина в Петербурге. Роли: Ольга Ранцева («Чад жизни» Маркевича), Маргарита Готье («Дама с камелиями» Дюма-сына), Сильветта («Романтики» Ростана), Мелисанда («Принцесса Греза» Ростана), Роксана («Сирано де Бержерак» Ростана), Нора («Кукольный дом» Ибсена) и др. Подруга Т. Л. Щепкиной-Куперник. С 1918 – за границей.
«Это была одаренная, далеко не заурядная артистка. С прекрасными данными: эффектная внешность, большой темперамент, умение быстро загораться и с блеском преподносить себя. Но своей манерой играть Яворская совсем не напоминала русскую актрису: на всем чувствовался налет иностранной или, точнее, французской школы. Можно было с уверенностью сказать, что она под сильным влиянием двух звезд французского театра – Сары Бернар и Режан. Она с точностью восприняла все приемы их игры и не без блеска пыталась демонстрировать их на русской сцене» (Ю. Юрьев. Записки).
«Она не отличалась ни выдающимся талантом, ни заметною красотою, ни обширным образованием. Я не скажу также, что бы ее ум был блестящ или оригинален, самобытен и свеж. Все было у нее среднего качества. Она была „каботинка“ в самом подлинном и настоящем значении этого слова, но, в отличие от актрис с „театральным характером“ (а без „театрального характера“ не станешь знаменитою актрисою), она была светски воспитанная женщина, каких наша сцена совершенно не знала. Она производила обаятельное впечатление тем, что к грации светской женщины прибавляла грацию сценического кокетства, выгодно отличаясь и от актрис, и от светских красавиц. Она умела слушать, – а уметь слушать важнее, чем уметь разговаривать, – и давала, тонко поощряя, возможность собеседнику показать себя с самой выгодной стороны, и потому после беседы с ней каждый с удовольствием вспоминал о самом себе, а следовательно, и о той, пред которой он был таким молодцом. …Яворская же, с кем погрубее, с кем потоньше, льстила каждому, слушая с видом величайшего удовольствия и вставляя очень искусные реплики, свидетельствовавшие о том, что слова ее собеседника – бальзам для ее души – о, не потому, что она необразованна или несведуща, а, наоборот, именно потому, что она, Яворская, такая образованная, сведущая и чуткая, и вот, наконец, нашла себе оракула. И все это было облечено в изысканнейшие светские формы и окружено еле уловимой атмосферой эротики – odor di feminа. В короткий срок она покорила и обезоружила всех, – даже хитрого и холодного старика Суворина. …Яворская, племянница бывшего министра путей сообщения Гюббенета, принадлежала к бомонду и, как актриса, еще лучше умела изображать его. Она прекрасно знала иностранные языки, ездила в Париж, имитировала и обкрадывала Сару Бернар, Режан, Бартэ, и вместе с туалетами привозила сценические „артикль де Пари“ в Петербург. Ее успех особенно определился в „Princesse Lointaine“ („Принцесса Греза“) Ростана, и Суворин, который совершенно справедливо не находил в Яворской ни значительного дарования, ни художественной правды, очень скоро махнул рукой на свое предубеждение и охотно дал дорогу актрисе, которая умела нравиться, и голосом, больным, надорванным и хрипящим, декламировала „Принцессу Грезу“» (А. Кугель. Листья с дерева).
«Я никогда не был поклонником ее дарования, особенно мне не нравился ее голос, сиплый, надтреснутый, точно у нее постоянно болело горло. Но она была женщина умная, передовая, ставила в свои бенефисы пьесы, как тогда выражались, „с душком“, ее любила молодежь, и у нее определенно был литературный вкус. Во всяком случае, она пользовалась большим успехом у Корша в Москве и у Суворина в Петербурге, где публика буквально носила ее на руках» (М. Чехов. Вокруг Чехова).
«Я слыхала от общих знакомых… что она необыкновенно интересная молодая женщина, знала, что она живет в „Лувре“ [отель в Москве. – Сост.], занимает самый лучший номер, что у нее бывает много народу и очень весело.
…Очутившись в устланном ковром коридоре „Лувра“, я решительно постучалась в двери и услышала „Войдите!“, сказанное очень своеобразным, хрипловатым и словно надтреснутым голосом. Я очутилась в большой, полукруглой комнате, всеми пятью окнами выходившей на площадь и Тверскую, уставленной синей мебелью. В комнате было много корзин с цветами и много народу. Навстречу мне встала очень стройная, изящная женщина в белом суконном домашнем платье. Первыми кинулись мне в глаза заложенные греческим узлом на затылке золотистые волосы, сияющие серо-голубым светом, взгляд и нервная улыбка большого, но прекрасной формы рта.
…Она произвела на меня сильное впечатление: ее блестящее умение говорить, ее живость, какая-то змеиная грация, свободное, слегка властное обращение с окружающими, выказываемое к ней поклонение и ее необычайная ласковость ко мне – все это очень заняло мое воображение, и мне думалось, что, вероятно, в таком роде была Аспазия или мадам Рекамье – вообще „героини“, и значительность и необыденность личности почувствовались сразу.
