Мохандас Ганди - Моя жизнь
Мысль о том, что я вынужден буду разойтись во мнениях с такими опытными, всеми уважаемыми лидерами, сильно меня тяготила. Но, с другой стороны, отчетливо звучал голос совести. Я попытался уехать с Конгресса, заявив пандиту Малавияджи и Мотилалджи, что мое отсутствие на последних заседаниях пойдет всем на благо: мне не придется публично демонстрировать свое расхождение во взглядах с уважаемыми всеми лидерами.
Но они не поддержали моего решения. О нем как-то узнал и Лала Харкишанлал.
— Это никуда не годится, — сказал он. — Кроме того, это очень оскорбит пенджабцев.
Я советовался с Локаманьей, Дешбандху и м-ром Джинной, но не мог найти выхода. Наконец я обратился со своим затруднением к Малавияджи:
— Я не вижу возможности компромисса, — сказал я ему, — а если я предложу свою резолюцию, то потребуется решать вопрос голосованием. Не представляю себе, каким образом здесь можно произвести подсчет голосов. До сих пор согласно установившейся традиции на открытых сессиях Конгресса голосование производилось простым поднятием рук и никакого различия между голосами гостей и голосами делегатов не делалось. Мы не сможем подсчитать голоса на таком многолюдном — с собрании. Так что, если до этого дойдет дело, то будет нелегко, да и толку будет от этого мало.
Но Лала Харкишанлал пришел мне на выручку и взялся провести необходимые приготовления.
— Мы не допустим гостей в пандал Конгресса в день голосования, — сказал он. — Что касается подсчета голосов, то это я беру на себя. Но вы не можете не присутствовать на Конгрессе.
Я сдался. С замиранием сердца я предложил свою резолюцию присутствующим. Пандит Малавияджи и м-р Джинна должны были поддержать ее. Я мог заметить, что, хотя расхождения во мнениях не были резко выраженными и в наших речах не было ничего, кроме холодных рассуждений, собравшимся не понравилось само наличие разногласий. Они желали полного единства во взглядах.
Даже во время речей делались попытки уладить эти расхождения, и лидеры все время обменивались записками. Малавияджи приложил все силы, чтобы уничтожить разделявшую нас пропасть, и вот тогда то Джерамдас переслал мне свою поправку и просил в обычной для него любезной форме избавить делегатов от необходимости выбора. Поправка мне понравилась. Я сказал Малавияджи, что поправка кажется мне приемлемой для обеих сторон. Локаманья, которому показали поправку, заявил:
— Если Дас одобряет ее, я не возражаю.
Дешбандху, заколебавшись наконец, взглянул на адвоката Бепина Чандра Пала, как бы ища поддержки. Малавияджи воспрянул духом. Он схватил листок бумаги, на котором была изложена суть поправки, и, не дождавшись, пока Дешбандху произнесет окончательное «да», выкрикнул:
— Братья делегаты, должен обрадовать вас, нам удалось добиться соглашения!
Что последовало за этим, — трудно описать. Пандал загремел от рукоплесканий, и хмурые до того лица делегатов осветились радостью.
Вряд ли стоит приводить здесь текст поправки. Моей целью было лишь описать, как была принята резолюция. Ведь это было частью моих исканий, которым посвящена эта книга. — Это соглашение еще больше увеличило мою ответственность.
XXXVIII
Вступление в конгресс
Свое участие в заседаниях Конгресса в Амритсаре я рассматриваю как действительное начало своей политической деятельности в Конгрессе. Мое присутствие на предыдущих сессиях было не чем иным, как ежегодно повторяемым изъявлением верности Конгрессу. При этом я не считал, что для меня уготована какая-нибудь другая работа, кроме сугубо личной, и не рассчитывал на большее.
Из опыта в Амритсаре я понял, что у меня есть определенные способности к некоторым вещам, которые могут быть полезными Конгрессу. Я видел, что Локаманья, Дешбандху, пандит Мотилалджи и другие лидеры довольны моей работой по расследованию в Пенджабе. Они часто приглашали меня на свои неофициальные заседания, где вырабатывались проекты резолюций. На эти заседания приглашались, как правило, только лица, пользовавшиеся особым доверием лидеров или в чьих услугах они очень нуждались. Правда, на эти заседания иногда проникали и совсем посторонние лица.
Две вещи в соответствии с моими способностями интересовали меня в наступающем году. Во-первых, сооружение памятника жертвам расправы в Джалианвала Багхе. Резолюция по этому вопросу была принята на сессии Конгресса с большим энтузиазмом. Для памятника необходимо было собрать сумму приблизительно в 500 тысяч рупий. Меня назначили одним из доверенных лиц. Пандит Малавияджи пользовался репутацией короля попрошаек при сборе денег на общественные нужды. Но я знал, что ненамного уступлю ему в этом. Уже в Южной Африке я открыл в себе эту способность. Конечно, я не мог сравниться с Малавияджи в умении заставить раскошелиться правителей Индии. Но сейчас нечего было и думать идти к раджам и махараджам за лептой на памятник жертвам расправы в Джалианвала Багхе. Поэтому главная забота по сбору пожертвований пала на мои плечи, как я и предполагал. Великодушные граждане Бомбея вносили пожертвования добровольно, и в банке накопилась довольно крупная сумма. Перед страной теперь стоит проблема, — каким должен быть памятник, воздвигнутый на священном месте, политом кровью индусов, мусульман и сикхов. Но эти три общины, вместо того чтобы слиться в единый дружественный союз, до сих пор, по-видимому, враждуют друг с другом, а народ не знает, как использовать фонд, собранный на памятник.
Конгресс мог использовать и другую мою способность — к составлению различного рода проектов. Лидеры Конгресса нашли, что я обладаю способностью излагать свои мысли в сжатой форме. Я добился этого в результате длительной практики.
Существовавший тогда устав Конгресса был наследием Гокхале. Он набросал несколько пунктов устава, которые послужили основой для работы Конгресса. Интересные подробности о составлении этих пунктов я слышал от самого Гокхале. Но теперь все понимали, что эти пункты уже не соответствуют все расширявшейся деятельности Конгресса. Этот вопрос вставал из года в год. В то время у Конгресса фактически не было никакого аппарата, который функционировал бы в промежутках между сессиями и мог бы рассматривать вопросы, возникающие в течение года. Существовавший устав предусматривал трех секретарей, но фактически работал только один, да и то непостоянно. Каким образом мог он один вести все дела Конгресса, думать о будущем и выполнять в текущем году обязательства, взятые на себя Конгрессом в прошлом? В этом году все понимали, что вопрос об уставе станет еще более насущным. Кроме того, Конгресс сам по себе был слишком громоздким органом для разрешения общественных вопросов. Не существовало никаких ограничений ни для общего числа делегатов Конгресса, ни для числа делегатов от каждой провинции. Все ощущали настоятельную необходимость положить конец этому хаосу. Я взял на себя миссию набросать устав Конгресса при одном условии. Я видел, что наибольшим влиянием среди населения пользуются двое — Локаманья и Дешбандху, и потому потребовал, чтобы они в качестве представителей народа вошли в комиссию по выработке нового устава Конгресса. Но поскольку было ясно, что у них обоих не будет времени для личного участия в работе, я предложил, чтобы они вместо себя направили двух уполномоченных, пользующихся их полным доверием. Таким образом, комиссия должна была состоять из трех человек. Локаманья и Дешбандху приняли мое предложение и в качестве представителей направили адвоката Келкара и И.Б. Сена. Комиссия ни разу не собиралась на заседания; но мы имели возможность совещаться письменно и представили согласованный доклад. До известной степени я горжусь этим уставом Конгресса и считаю, что, если бы мы смогли точно следовать ему, уже одно это обеспечило бы нам сварадж. Я считаю, что, взяв на себя ответственность за разработку устава, я понастоящему стал участником политической деятельности Конгресса.
