Леонид Гроссман - Достоевский
В начале декабря Достоевский посетил умирающего. Некрасов был совершенно истощен болезнью, но сохранял всю ясность ума. Он продолжал писать свои дивные прощальные стихи, о которых Достоевский вскоре сообщал в своем «Дневнике»:
«Прочел я «Последние песни» Некрасова в январской книге «Отечественных записок». Страстные песни и недосказанные слова, как всегда у Некрасова, но какие мучительные стоны больного! Наш поэт очень болен и — он сам говорил мне — видит ясно свое положение…»
В подобном состоянии выступает главное в человеческих отношениях за всю прошедшую жизнь и одинаково захватывает обоих друзей-собеседников. Так оно и было в этом случае. Обоим запомнилась навсегда их первая встреча, неизгладимая историческая минута двух биографий, «самая восхитительная минута во всей моей жизни. Я в каторге, вспоминая ее, укреплялся духом».
В мемуарных страницах Достоевского запись его последней беседы с Некрасовым так же значительна, как и знаменитое описание их первой встречи в июньскую белую ночь 1845 года.
«И что ж, недавно я зашел к Некрасову, и он, больной, измученный, с первого слова начал с того, что помнит о тех днях. Тогда (это тридцать лет тому!) произошло что-то такое молодое, свежее, хорошее — из того, что остается навсегда в сердце участвовавших. Нам было тогда по двадцати с немногим лет…»
И вот в обстановку медленной агонии ворвалась весенним шумом юность поэтов. Ведь именно он, Некрасов, ввел Достоевского в литературу, познакомив его с Белинским и напечатав в своем петербургском сборнике первую повесть робеющего новичка.
«И вот, тридцать лет спустя, я припомнил всю эту минуту опять, недавно, и будто вновь ее пережил, сидя у постели больного Некрасова… А прожили мы всю жизнь врозь. На страдальческой своей постели он вспоминает теперь отживших друзей.
Песни вещие их не допеты,
Пали жертвою злобы, измен
В цвете лет; на меня их портреты
Укоризненно смотрят со стен.
Тяжелое здесь слово это: укоризненно — но прочтите эти страдальческие песни сами, и пусть вновь оживет наш любимый и страстный поэт! Страстный к страданию поэт…»
Все это писалось уже после смерти Некрасова. Он скончался вечером 28 декабря (по старому стилю). Достоевский узнал об этом на другое утро, пошел поклониться его телу. Вернувшись домой, он устроил необычные поминки по Некрасову — перечел почти все его поэтическое наследие. Он снова почувствовал всю силу некрасовских шедевров, которые вскоре назвал в статье о нем, — это были «Рыцарь на час», «Тишина», «Русские женщины», «великий «Влас» (по определению Достоевского) и «одну из самых могучих и самых зовущих поэм его «На Волге».
«В эту ночь я перечел чуть не две трети всего, что написал Некрасов, и буквально в первый раз дал себе отчет: как много Некрасов, как поэт, во все эти тридцать лет занимал места в моей жизни!»
Достоевский решил выступить с речью на похоронах Некрасова.
На кладбище собралось несколько тысяч его почитателей, много учащейся молодежи. Произносились речи, читались стихи, выступал один рабочий.
«Находясь под глубоким впечатлением, — вспоминал Достоевский, — я протеснился к его раскрытой еще могиле, забросанной цветами и венками, и слабым моим голосом произнес вслед за прочими несколько слов. Я именно начал с того, что это было раненое сердце, раз на всю жизнь, и незакрывавшаяся рана эта и была источником всей его поэзии, всей страстной до мучения любви этого человека ко всему, что страдает… Высказал тоже мое убеждение, что в поэзии нашей Некрасов заключил собою ряд тех поэтов, которые приходили со своим «новым словом»… В этом смысле он… должен прямо стоять вслед за Пушкиным и Лермонтовым».
На этом месте Достоевского прервал голос из толпы: «Некрасов был выше Пушкина и Лермонтова, те были только байронисты…»
В своих воспоминаниях Плеханов рассказывает, что это возражение принадлежало ему и окружавшей его группе революционеров. Сравнение Некрасова с Пушкиным показалось им «вопиющей несправедливостью».
Но это не смутило оратора. «Не выше, но и не ниже Пушкина!» — строго ответил Достоевский, повернувшись в сторону молодежи. «Выше, выше!» — продолжало раздаваться из этой группы.
Не вступая в дальнейшую дискуссию над раскрытой могилой, Достоевский ответил своим оппонентам в ближайшем выпуске «Дневника писателя». Он дал здесь глубокие характеристики Пушкина, Лермонтова, Некрасова и Байрона, обронив попутно свой блестящий афоризм: «словом байронист браниться нельзя» {Сам Плеханов в 1917 году в статье «Похороны Н. А. Некрасова» признал неправильность своей позиции в этом споре с Достоевским: «Я начал свою речь тем замечанием, что Некрасов не ограничился воспеванием ножек Терпсихоры, а ввел в свою поэзию гражданские мотивы. Намек был совершенно ясен. Я, в свою очередь, имел в виду Пушкина. И само собой разумеется, что я был кругом не прав перед ним: Пушкин воспевал не только ножки Терпсихоры, о которых он, кстати сказать, и упомянул-то мимоходом. Но таково было наше тогдашнее настроение. Все мы в большей или меньшей степени разделяли взгляд Писарева, который «разнес» нашего великого поэта в известной статье «Пушкин и Белинский». Я потому здесь привел это место из своей речи, что мне захотелось покаяться; лучше поздно, чем никогда…» (Г. В. Плеханов, Искусство и литература, М., 1948, стр. 644.)}.
В декабрьском выпуске «Дневника писателя» Достоевский опубликовал свою речь, развернув ее в блестящую статью. Он дал глубокую характеристику Некрасова, как человека и поэта, во всех противоречиях его сложной натуры, как «русский исторический тип», который навсегда останется в сердце народа нашего, ибо «в любви к народу он находил нечто незыблемое, какой-то незыблемый и святой исход всему, что его мучило».
В судьбе великого народного поэта это и было главным источником его скорбных и бессмертных песен. Так слагались эти стоны и крики, облекшиеся в стихи.
Глава XIX
Роман-синтез
В основу сюжета «Братьев Карамазовых» положена история одного из товарищей Достоевского по омскому острогу, отставного подпоручика Ильинского, который служил ранее в тобольском линейном батальоне, судился за отцеубийство и был приговорен к двадцати годам каторжных работ.
Из двухсот омских арестантов особенно заинтересовал Достоевского этот «отцеубийца из дворян». Он появляется на первых же страницах «Записок из мертвого дома» и открывает галерею психологических портретов знаменитой книги. «Особенно не выходит из памяти один отцеубийца», — отмечает сам Достоевский. В «Записках» сообщается, что это был беспутный человек, весь в долгах, убивший отца, чтоб получить наследство. Но в своем преступлении он не сознался. Писатель узнает во всех подробностях его дело от «людей его города» и считает, что имеет об этом преступлении довольно верные сведения: «весь город, в котором прежде служил этот отцеубийца, рассказывал эту историю одинаково».
