Александра Толстая - ДОЧЬ
Когда, во время ливней, поднялась вода в Коннектикуте и часть города Миддлтаун была затоплена, весь лесной склад, где мы всегда покупали доски, был разрушен и строительный материал поплыл вниз по реке. Часть его выловили, но он почернел от воды и продавался за полцены. Мы этим и воспользовались.
Жалко было ликвидировать хозяйство, но все–таки мы, в конце концов, решили продать всех кур, коров и ехать во Флориду. Марта, видя, что жизнь наша должна, по–видимому, перемениться, переехала жить к нашему влиятельному соседу Р. — помогать больной миссис Р. по хозяйству. Полицейского пса, Мики, Марта брала с собой, Веста же ехала с нами.
Молодые курочки были очень удачны — тяжелые, широкие нью–хемпширы. В сентябре они уже начали нестись. Наши соседи очень их оценили, и они очень быстро распродавались.
Приезжал к нам старик, живший за Миддлтауном, он и раньше покупал у нас молодых кур и был ими очень доволен. На этот раз он решил купить у нас все, что оставалось, — несколько сот кур. Часть их он перевез сам, часть же я отвезла ему по его просьбе в нашем грузовичке.
Перетаскали клетки из машины, пересадили кур.
— А вы не зайдете ко мне в дом? — спросил старик, когда мы кончили. — Может быть, я могу вас чем–нибудь угостить?
Мне не хотелось заходить, но надо было сделать расчет, подучить деньги, и я пошла.
На пороге я невольно остановилась. Боже мой! что это была за комната! «Гоголевский Плюшкин, — подумала я. — Нет, диккенсовский Скрудж». Да и сам старик был похож на Скруджа, как его изображают в иллюстрациях Диккенса: худой, высокий, нос крючком, он все похохатывал и пресмешно приподнимал левый глаз, точно подмигивал, отчего брови становились треугольником. Волосы редкие, желтые от грязи и табачного дыма.
Наверное, комната эта была раньше гостиной, но теперь она была завалена хламом. Тут были и мешки, и картины в золоченых рамах, и старые негодные ведра, стоптанные башмаки, железо — половина комнаты была завалена этим хламом. Хозяин, по–видимому, привык к этой обстановке и не замечал ее.
— Можно вам предложить чашку чая?
— Нет, нет, — сказала я немножко слишком поспешно.
— Стакан вина? Может быть, сидр?
— Нет, спасибо. — Меня тошнило от одной мысли, что я могла бы здесь что–нибудь съесть или выпить. Мне хотелось только поскорее выскочить из этой грязи, из этого ужасного помещения, пропитанного затхлостью, пылью и табаком.
— Знаете, что я вам скажу? — вдруг сказал старик, подмигнув, отчего обе брови поднялись треугольником. — Ваша жизнь никуда не годится. No good. — И помолчав: — Но и моя жизнь тоже no good.
— Да почему же?
— Ха, ха, ха, — вдруг разразился старичок звонким смехом. — Вы, — сказал он и ткнул в меня пальцем с желтым, длинным и грязным ногтем, — вы — одна. Нельзя женщинам быть без мужчины. Я — один. Нельзя мужчине жить без женщины. No good! Давайте соединимся. У меня есть деньги… но я один, it's no good.
Мне стало так противно, что я решительно встала.
— Давайте мне деньги за кур, — сказала я и, получив деньги, вылетела от него как ошпаренная. Больше кур я ему не возила.
Ферма постепенно пустела. Я никогда не думала, что так грустно будет разорять то, что мы сами с таким трудом создали! Особенно грустно было расставаться с животными.
Приехали люди за коровами. Поставили большой грузовик задом к пригорку, чтобы коровы могли взойти.
Они упирались, их хлестали. Коровы мычали, а я плакала.
— Не плачьте, — сказал мне покупатель, который купил коров с платежом в рассрочку, — будьте спокойны, я вам все уплачу на следующей неделе.
— Да я не о том, я знаю, что вы заплатите… Старенький «стэйшен вагон» 1929 года был уже очень плох, почернел, шины потерлись, верх местами провалился. Нельзя было ехать на нем во Флориду. Я присмотрела в городе «стэйшен вагон» 1933 года, 8 цилиндров. Приплатила за него несколько сот долларов и поехала на нем домой. Проезжая мимо тюрьмы, у подножья горы, где жил шериф, я дала газу и лихо взяла гору. Параллельно со мной, не глядя по сторонам, опустив хвост, бежала дворняжка. Не успела я с ней поравняться, как она со страшной быстротой кинулась мне под колеса. Толчок. Я знала, что я ее задавила. Я наддала газу и через несколько минут была дома. По телефону я вызвала шерифа.
— Как раз против тюрьмы, — сказала я, — я задавила собаку. Я не избегаю ответственности, но я не могла видеть страданий этой собаки. Очень прошу вас, пошлите кого–нибудь из ваших людей посмотреть. Если она ранена, я заплачу за ее лечение, если собака убита, я заплачу хозяину, сколько он потребует.
Через несколько минут шериф вызвал меня обратно.
— Мисс Толстой, — сказал он мне, — не беспокойтесь. Слава Богу, что собака убита, да, впрочем, я думаю, что она покончила самоубийством. Три дня назад умер ее 90-летний хозяин. И вот с тех пор она не ест, не пьет, все ищет хозяина и какая–то стала странная, точно ума лишилась. Хорошо, что вы ее задавили и что она околела сразу, без мучений.
Но прошло много времени, прежде чем ощущение живого тела, которое я переехала, меня покинуло.
Накануне отъезда я читала лекцию поблизости от нас, в колледже. Ночью, когда вернулась, почувствовала острые боли в желудке. Я буквально каталась по кровати, всю ночь не спала. Под утро боли утихли. Что было делать? Электричество было выключено, вещи уложены, все было готово к отъезду. Мы сели в машину. Веста улеглась на заднее сиденье, и мы покатили.
СОЛНЕЧНАЯ ФЛОРИДА
Те, кто ездил на машине во Флориду, знают это блаженное чувство, когда из сырого, холодного климата вы постепенно попадаете в южное тепло, снимаете свои тяжелые зимние вещи, жаркое солнце вас прогревает, и вы с наслаждением вдыхаете в себя соленый морской воздух. Где купальные костюмы? Скорее в воду! Мягкие, мелкие волны, плоский песчаный берег Дайтона Бич. Твердый белый песок, пляж широкий, широкий… Уточки, стайки чаек испуганно вспархивают из–под ног…
А после Дайтона — внутрь штата, мимо апельсиновых рощ, озер, на ту сторону, где берега омывают спокойные воды Мексиканского залива, Тарпон Спринте, где греки разводят губки, и наконец мы в Озоне, маленьком местечке между Тарпон Спринте и Клир Вотер.
Наш друг, американка, достала нам две палатки и разрешила поставить их в апельсинном саду, принадлежащем ее знакомым. Палатки поставили между апельсинными и лимонными деревьями. У входа в палатку свисали ветки гуавы, осыпанные зелеными, почти уже зрелыми плодами; у правой стены — высокие, стройные кусты бамбука… В горячем воздухе резкий запах апельсинов. Под деревьями вся земля усеяна фруктами: лимонами, мандаринами, апельсинами, грейпфрутами.
Улеглись спать. Ольга и Веста так устали, что очень скоро уснули. А я была взволнована, мне было так весело на душе. Я вдруг почувствовала радость бытия, радость от окружающей меня природы… И жалко было спать… Такое чувство бывает в молодости, когда влюбишься и от счастья, от переживаний спать не можешь… Я была, очевидно, влюблена и в любимое мной море, и в горячее солнце, и в апельсинные и лимонные деревья, и, может быть, в свободу, которую я ощущала…
