Галина Козловская - Шахерезада. Тысяча и одно воспоминание
Передайте привет Вашему другу, чье имя запомнилось только в поэтическом переводе «Белей, чем снег», – так, кажется.
Журушка вместе со мной и садом обнимает нашу далекую милую Аню, желаем все счастливой жизни и удачи в ее поэтическом подвиге.
Слушая хорошую музыку, вспоминайте обо мне. Ваша, любящая Вас
Галина ЛонгиновнаГалина Козловская – Анне Фэвр-Дюпэгр10 ноября 1985Дорогая моя Аничка!
Только что собралась писать Вам письмецо, как пришла Ваша открыточка из Кракова. А некоторое время тому назад Танечка[431] принесла мне от Вас дивного, любимейшего мною Боттичелли. Спасибо, моя дорогая, за доставленную радость.
Самое удивительное, что с этим связана одна история, в том духе, что со мной всегда случаются.
Дело в том, что с некоторых пор меня преследует одно женское лицо, преследует днем и в снах. Я решилась начать лепить одну композицию (поясную), где прекрасная женщина, наклонясь, утешает припавшего к ней плачущего юношу. Очень много ее обдумываю и вижу, но боюсь, что у меня не хватит дара воплотить то, что я вижу.
И когда пришла Таня, и мы раскрыли Боттичелли, на меня с обложки глянуло мое лицо. Я просто оцепенела. Теперь всё думаю: мне помнится, что я никогда не видела этой вещи, поэтому я не могла ее вспоминать, почему же я видела то, что уже давно осуществил великий художник?
Был у меня недавно наш московский друг[432]. Вспоминали Вас и радовались, что Вы умница и хорошо строите свою жизнь и работу.
Я же плохо себя веду. Много болею, и, вероятно, мой диабет выкидывает со мной фокусы. Я иногда впадаю в состояние ослика, который не хочет сдвинуться с места. Не хочу вставать, двинуть рукой, ногой, есть, что-то делать. В лучшие свои дни бросаюсь в стихи, какое-то время сижу на крылечке и дивлюсь красоте осеннего сада. Он всё еще неописуемо прекрасен! Затем сплю, потом читаю до изнеможения и снова впадаю в сон.
Дом мой запущен, и у меня всё меньше и меньше сил справляться с бытом. У Журушки от старости стали курчавиться перышки, он в жару летом мало ел. Сейчас я его откармливаю огурцами, которых он ест очень много и стал лучше выглядеть. Лишь для меня нет уже в природе овоща, который бы прибавил мне сил.
Посылаю Вам несколько стихотворений осеннего урожая. Хотелось бы, чтобы они нашли отклик в Вашей душе. Еще раз спасибо, дорогая, за Боттичелли и за Таню. Мне хочется, чтоб она ко мне приходила.
Ива
Сегодня в полдень
Я свои поила ивы.
И свежесть влаги
Ринулась, ликуя,
В давно иссохший водоем.
Я прислонилась
К любимице своей
И ей сказала:
«Как хорошо, что мы
С тобой вдвоем стоим
На этой теплом и влагой
Дышащей земле.
Мы так давно неразлучимы,
И ты во мне,
И я в тебе
Запечатлелись и слились».
<…>
Кольцо царя Соломона
Как я хотела бы надеть
Хотя б на миг один
Счастливый Соломонов перстень!..
И стал бы мне понятен смысл
Всех птичьих радостей взахлеб,
Могла б узнать, как сладок стае виноград,
Узнала бы, каков глоток воды
В счастливом птичьем горле.
И как меж небом и землей
Прекрасна и легка
Покорная полету высота.
Вчерашней ночью, перед сном
Мой сад пахнул в окно дождем,
Беззвучным, вкрадчивым и затаенным.
Поутру я распахнула дверь,
Стоял он тихий, осиянный,
Не ведая о своем преображеньи,
А труженица осень всё глядела
На позолоченный ее руками сад
И обошла лишь розу белую в цвету,
И пожалев, навстречу солнцу подняла,
И отдала последнее ее дыханье
Ее счастливейшему дню.
Мои ивы только сейчас стали золотые, а то сплошным золотом на их зеленом фоне стоял гранатовый куст.
Целую Вас и желаю здоровья, счастья и много славных путешествий.
Боря шлет Вам привет, а я человеку, чье имя «Белее снега». Не забывайте меня, милая.
Ваша Галина ЛонгиновнаГалина Козловская – Анне Фэвр-Дюпэгр16 декабря 1985Дорогая моя Аничка!
Хоть и пишу Вам в преддверьи Рождества и Нового года, но пишу, сидя на крылечке, под славным солнышком. Журушка радостно вышел погулять после двух недель затворничества. Был снег и непогода. Но мы живем, как известно, в резко континентальном климате. Поэтому и физическое, и психическое самочувствия тоже резко меняются.
Вчера у меня был тяжелый сердечный приступ, третий в моей жизни, начавшийся во сне. Думала, не справлюсь. Но к вечеру пришла в себя, и сегодня – как будто и не было.
От Вас последняя весточка была из Польши. Кончили ли Вы перевод своей книги? Я так рада за Вас, моя милая, что Вам удается так славно путешествовать и видеть чудесные вещи и места.
Скоро любимое мое Рождество, и душа моя, как обычно в это время, полна умилением и любовью. Несколько дней тому назад вылепила свою Мадонну с Младенцем. (Он виден только со спины, прижавшийся к ее плечу, весь в ней, и она очень его любит.) Я на них смотрю и очень радуюсь. Я давно не лепила, и вдруг такая удача. Как бы мне хотелось послать Вам снимок, но что-то никто не объявляется с фотоаппаратом. (Что-то я стала забывать и путать, как пишутся иногда слова.)
Вообще, я очень сдаю, стала совсем слабой и беспомощной. А иногда и просто бываю малодушной. Настало время, когда естественно, чтобы кто за мной ухаживал, а такого человека нет. Вот так мы с Журушкой стареем – у него курчавятся перышки, а меня порой заворачивает в стороны, и я теряю равновесие. Да, много надо мужества, чтобы встречать главного врага человека – старость.
Недавно две ночи подряд видела интереснейший сон. Я будто бы вылепила из глины чашу, не глубокую, и по краям ее ободок пальца в три шириной. Поставила в середину свечу и зажгла. И вдруг появился мальчик Моцарт – и начал дирижировать. Оркестра не было, но от взмаха его рук зазвучала музыка, оттого что на ободочке чаши появлялись ноты и, сменяя друг друга по кругу, звучали – чудесная музыка.
В следующую ночь, опять после того как зажегся свет в чаше, я увидела группу людей, стоявших безмолвно в комнате и слушающих. Я же сидела в кресле в другой комнате, и ко мне спиной взрослый Моцарт играл на клавесине. И снова была музыка. И вдруг упала моя палка, Моцарт вздрогнул и обернулся, и я проснулась. Очень было удивительно и прекрасно.
Аничка, дарю Вам к Рождеству стихи и желаю Вам счастливого Нового года. Не забывайте меня, дорогая, и помните, что я Вас люблю. Боря и Журушка кланяются. Пишите.
