Эрнст Юнгер - Семьдесят минуло: дневники. 1965–1970
Кроме того, я считаю, именно что касается фаунистики, Cerambycidae одним из классических семейств, подлинно образцовыми экземплярами. Насекомые давно находились под наблюдением и регистрировались. Они обращают на себя внимание, относительно же названий существует некоторая путаница. Они любят тепло и реагируют на незначительные колебания климата. С давних пор я высматриваю Rosalia[896] в лесах Зигмарингена. Меня очаровал тот факт, что во время нашей недавней экскурсии по Верхнему Рейну Calamobius filum[897] блуждал сотнями, о чем Вам, надеюсь, уже было сообщено.
Я же, напротив, не хотел бы пренебрегать намного большей работой, которая была проведена с менее приметными семействами и видами, например, с Athetae[898]. Однако значение этой работы скорее систематической, нежели фаунистической природы. В течение прошлого столетия произошло слишком много недоразумений и переустройств, чтобы можно было бы сказать, что тот или иной вид был действительно найден здесь или там. А как дело обстоит с новыми описаниями? И с разделениями? Тут Buprestidae[899], Coccinellidae[900], Scarabaeidae[901], Cerambycidae дают совершенно иную гарантию.
Я очень сердечно благодарю Вас за то, что Вы хотите помочь мне при обработке исландской добычи — я привез с собой двадцать видов в количестве восьмидесяти экземпляров. Хороший результат ввиду скудного срока, которым я располагал и во время которого предпочтение было отдано геологии, затем истории и орнитологии.
Я составляю обращение, которое к началу торжеств по случаю дня рождения Фридриха Георга я должен отправить юбиляру. Это состоится в Амрисвиле[902] 25 августа, во второй половине воскресенья. Вспомните, пожалуйста, в этот день о нас».
ВИЛЬФЛИНГЕН, 31 АВГУСТА 1968 ГОДА
Созревают орехи. Стаи ореховок[903], сибирских гостий, совершают налеты. Отъезд в Юберлинген, как каждый год, на день рождения Фридриха Георга. Из его студии вид над озером от Пфендера до самого Боданрюка. На водной поверхности лебеди, гагары[904], лысухи[905], чайки, утки в огромном количестве и разнообразии видов. Мы рассматриваем их в бинокль.
ВИЛЬФЛИНГЕН, 4 СЕНТЯБРЯ 1968 ГОДА
«Дорогой господин Хайдеггер, с превеликой благодарностью я возвращаю Ваш архивный документ. Я продолжу и дальше заниматься "Просекой". При чтении мне опять пришло в голову, как перевод на французский язык, с одной стороны, акцентирует такие тексты, с другой же — стерилизует и делает одноколейными. Это приобретение и потеря; в любом разъяснении соединяются осветление и сокращение. "Как то, так и другое" транспонируется в "или-или".
Я хотел бы поблагодарить Вас за "Время и бытие"[906], Ваш важный вклад в амрисвильский праздник, который удался на славу. Он сопровождал меня по дороге домой, вместе с новыми стихотворениями Фридриха Георга. Здесь, как и там, осчастливливает почти неуловимое развертывание в пределах открывающейся перспективы.
"Оставь все страхи! Это достоверно.
Так кротко доверяешь, анемона"»[907].
ВИЛЬФЛИНГЕН, 13 СЕНТЯБРЯ 1968 ГОДА
Портрет. Модель вибрирует в нервных подрагиваниях. Лицо, словно подвижное зеркало вод; оно похоже на трясунку[908].
«Le desespoir des peintres»[909]… Это сравнение с трясункой изобрела, без сомнения, остроумная, но ограниченная голова.
Что тут делать? Можно было бы выбрать особенно выразительный, вероятно, даже экстравагантный жест: фильм приостанавливается. Можно было бы также смягчить и завуалировать движение, компонуя его фазы. Тем самым в изображение вносилось бы время. Впечатление выигрывает за счет физиогномической точности.
Наконец, искусство может всеми фазами движения пробиваться к спокойствию, лежащему в его основе. Это произойдет скорее благодаря изыманию, нежели вследствие добавления: отсасывается время.
В больших портретах царит спокойствие; они выражают не возможное, а абсолютное. Они могли бы, пусть и во вред себе, быть экспрессивнее. Я вспоминаю «Портрет музыканта» кисти Леонардо, висящий в Милане. Мужчина нарисован с закрытым ртом и без инструмента; он даже не смотрит в нотный лист, который держит в правой руке.
Так в случае нервного человека художник мог бы изобразить не болезнь, а страдание.
Виноград на садовой беседке наливается, становится медно - красным. Махровый осенний безвременник[910] из Атласа, что в Ливане. Подсолнухи большие, танцплощадки шмелей и пчел, которые в опьяненном покачивании кружат над ними. К чему еще и оплодотворять? Воплощенный эрос.
Между работой взгляд отдыхает на синих чашечках, на золотых мисочках — проведенное так утро не будет потеряно.
ВИЛЬФЛИНГЕН, 17 СЕНТЯБРЯ 1968 ГОДА
В тот момент, когда цветку удалось образовать солнце, стать солнцем, космогонический эрос, служа вестником любви, преодолел огромное расстояние между животным и растением. Он в мириадах форм установил один за другим органы растений и животных. Чудо повторяется каждым весенним утром, когда солнце отражается в цветках, которые являются его подобием.
Дароносицы, которые обнаруживаются с мезозойской эры. Они сверкают в росе. У сложноцветных это чудо становится особенно явным. Разве кто-то может проигнорировать его, видя, скажем, подсолнух, если он, конечно, не духовно слепой?!
Если верить ботаникам, то видовое образование у сложноцветных находится еще, должно быть, в самом разгаре. Это было б хорошим знаком для того, кто считает большими периодами времени — периодами не истории мира, а истории Земли.
В конечном итоге — все чудо; оно распознается только глубиной нашего вглядывания или перспективы, а также ощущением счастья. Любовное служение было до всех времен и существует во все времена… До того как расцвели покрытосемянные[911], его исполнял ветер, который все еще архаичным вестником блуждает по папоротниковому лесу и нивам.
ФРЕЙБУРГ, 3 °CЕНТЯБРЯ 1968 ГОДА
Профессор сидел в автобусе, слева от него жена. Он устал; день получился длинным, была проделана большая работа. Сейчас они были бы дома.
Профессор глуховат — но этот скрежет нельзя было не услышать; он пронизал до мозга костей. Звук был такой, будто косой косили металлическую траву. Одновременно профессора швырнуло вперед и оглушило ударом о переднее сиденье.
