Аркадий Кошко - Среди убийц и грабителей
А. позвал к себе дворника, расспросил, но последний заявил, что все это время подметал двор и никого, однако, выходящим из подъезда и черного хода не видел.
Я это дело поручил моему чиновнику Ксавельеву, каковой рьяно и принялся за работу.
Он по нескольку раз допросил всю прислугу, внимательно осмотрел все помещение, простукал чуть ли не каждый вершок крыши и, тщетно пробившись месяца два, с тоскою заявил мне:
– Нет, г. начальник, не в силах моих распутать это чертово дело. Не то что подозрений я ни на кого не имею, но мне не удается обнаружить и самомалейшего следа.
Выбранив его за никчемность, я взял это дело в свои руки.
Кража представлялась мне действительно загадочной и незаурядной.
В ней не имелось определенного конца, за который можно было бы ухватиться, а следовательно, приходилось уповать на логический ход мышления. В этой краже имелся один лишь более или менее уязвимый пункт: так как чудес не бывает, факт же исчезновения драгоценностей несомненен, то, следовательно, кто-нибудь да их похитил. Подозрений на прислугу не имеется, ввиду удостоверения хозяев о том, что никто не проходил во время завтрака в будуар, следовательно, вор проник извне и, похитив драгоценности, тотчас же скрылся, так как уже часа через три после пропажи весь дом был моими людьми безрезультатно обыскан. Как при таких условиях мог дворник, подметающий двор, не заметить постороннего, выходящего или вылезающего из дома человека? На это обстоятельство я и обратил свое внимание. Я вызвал к себе Никиту Сушкина (так звали дворника), допросил его лично. Этот допрос утвердил меня в убеждении правильности взятого пути.
Сушкин давал довольно сбивчивые показания: то утверждал, что с часа до двух безотлучно мел двор, то заявлял, что выходил и за ворота, а то будто бы и бегал в дворницкую за новой метлой.
– Ты что-то, брат, врешь и путаешь, – сказал я ему, – раз вор похитил свою добычу в час, а ты в это время мел во дворе, ты не мог его не заметить, а если говоришь, что ничего не видел, то, стало быть, ты с вором заодно.
– Никак нет, ваше высокородие, я как перед Истинным не виноват и ничего по этому делу не знаю.
Однако я счел нужным арестовать Сушкина. Просидел он у меня в полицейской камере дней пять, после чего пожелал дать новое показание.
– Ну что, Сушкин, надумал? – встретил я его.
– Так точно, ваше высокородие, надумал. Чего мне ее жалеть, проклятущую? Все одно – как сквозь землю провалилась. Может быть, вы ее и разыщете, а я ей, непутевой, посылочку в тюрьму соберу, да хошь через решетку, а повидаюсь.
– Что ты говоришь, говори толком! Я не пойму!
– Да известное дело, расскажу все как было. Не век же сидеть мне зря под замком.
– Говори!
Никита почесал в затылке, потоптался на месте и начал:
– Недель, пожалуй, за пять до кражи, стоял я у ворот, опершись на метлу, да по сторонам поглядывал. Вижу, идет эдакая бабочка московская, высокая, румяная, зубы сахарные, глаза с поволокой, одним словом, красавица; в платочке и по всем видимостям из простого звания. Я загляделся. «Откелева, – думаю, – эдакая краля плывет?» А она поравнялась со мной, улыбнулась во всю ширь да и спрашивает:
– Скажи, милый человек, как мне тут на Медвежий переулок пройтить?
Ну я, конечно, стал растолковывать – так, мол, и так, спросил, где, мол, живете, какой губернии будете, обожаете ли кинематограф, ну там и о разном поговорили. И она полюбопытствовала, как, дескать, прозываюсь, давно ли на месте служу, и вообче о всем прочем. Очень она мне сразу пондравилась. Денька через три гляжу, опять плывет. Этот раз встретились как знакомые, поздоровкались за ручку. Дня через два опять была, потом опять и, что скрывать, скажу по совести, полюбилась она мне – во как! (Тут Никита ударил себя кулаком в грудь.) Однако должен сказать, что препятствие вышло: оказалась она замужней, муж ейный служил половым в трактире Тестова. Сказала, что мужа не любит, что он старый, ворчит, а иногда и с… с… за волосья треплет. Много раз звал я ее зайтить в дворницкую, да не тут-то было! Я, говорит, женщина честная, к чужим мужчинам не шляюсь, извините, с меня взятки гладки. Вижу, дело сурьезное, иначе, как без брака, ничего не выйдет, ну и стал я урезонивать: поговори, дескать, добром с мужем, может, и уломаешь, мы ему новую тройку сошьем и рублев пятьдесят отвалим, пущай дает развод, а я обзакониться не прочь.
– Ладно, – говорит Настя, – поговорю, а с ответом жди меня в четверг (это, стало быть, было за три дня до кражи).
Ну, конечно, ваше высокородие, не захотел я ударить лицом в грязь, опять же в первый раз буду принимать гостью дорогую.
Накупил я леденцов, пряников, отмочил 2 селедки, раздул самовар и вышел к воротам молодцом: шапка набекрень, ус подкручен, в лакированных сапогах, в новых галошах, с серебряной цепью на грудях. Ждал, ждал, а ее все нет. Что за притча такая! Измучился весь. А она так и не пожаловала. Всю ночь не спал, а наутро мне письмецо: так, мол, и так, заочно вам кланяюсь и сообщаю, что вчерась притить не могла, муж с пьяна побил, а в воскресенье, мол, непременно буду полчаса первого. Мой на дежурство в двенадцать отправляется к Тестову, заменяет товарища.
– Ладно, – думаю, – буду ждать. Селедки, конечно, сожрал сам, а конфекты и пряники оставил до воскресенья. Действительно, в воскресенье не надула, пришла ровнехонько полчаса первого, и просидели мы с ней за самоварчиком до двух часов, да и дело порешили. Говорит: муж согласен, а только окромя тройки, сто целковых требует. Ну, куда ни шло для такого дела. Растянусь, а недостающую полсотню из-под земли раздобуду. Только что Настя ушла, бежит горничная – барин-де требует. Стали они меня расспрашивать, как и что видел? Ну, как скажешь им правду? С места, пожалуй, за недосмотр выгонит, а тут на носу свадьба. А только, между прочим, с того самого дня Настенька моя как в воду канула, носу не покажет, письмеца не пришлет, изумился я весь, истерзался. И к Тестову бегал, да без толку. Явите Божескую милость, хошь она, может, и стерва, и воровка, и глаза мне отводила, а разыщите ее, пущай сидит в тюрьме, вшей кормит, хошь она и не стоющая моих чувств, все-таки иной раз в воскресный день я ей посылочку справлю да на личико ейное скрозь решетку погляжу.
– Ну, братец, на это не надейся. Пропивает она, поди, со своим любовником краденое да посмеивается над тобой.
– Неужто, ваше высокородие?
– Скажи, сообщала она тебе свой адрес?
– Да, действительно, говорила, а только, можно сказать, наврала.
Сбегал я на Никитинскую, дому номер 37, спрашиваю, у вас-де проживает половой от Тестова Николай, а мне говорят, что в этом доме живут господа разные и половых никогда не проживало.
