Константин Станиславский - Письма 1886-1917
270*. Вл. И. Немировичу-Данченко
2 октября 1907 Москва
Дорогой Владимир Иванович!
Манкировки артистов без объяснения причин и без предупреждения стали обычным явлением. Так например:
Сорваны две репетиции – в очень важное время, – которых мы давно ждали для "Жизни Человека". После этого я вывесил объявление о том, что такие манкировки впредь будут считаться нарушением товарищеской этики и неуважением к нашему большому труду.
После этого вчера не явился Грибунин. Сегодня – Бутова.
Халютина отпрашивается в отпуск в самое важное время репетиций "Жизни Человека" и пр.
Труппа распускается, и ее небрежность остается без всякого взыскания с нашей стороны.
В это же самое время, ради репетиций "Иванова"1, чтобы не пропускать их, я устраиваю с большим трудом заседания фабричные по вечерам. Думаю, что у меня больше дел и сторонних обязанностей, чем у Бутовой и Грибунина.
Несколько лет назад я уехал от умирающей матери ради театра. Я играл в тот день, когда она была привезена в Москву и лежала в церкви. Я уже месяц не могу найти времени, чтобы съездить к доктору, чтобы заказать себе платье.
Или всем дозволить дисциплинарную распущенность, или никому.
В силу всего сказанного я как член труппы выражаю протест гг. Грибунину и Бутовой и считаю себя оскорбленным ими за неуважение к моему труду и за нарушение товарищеской этики.
К. Алексеев
2 октября 1907
271*. Вл. И. Немировичу-Данченко
Октябрь (до 12-го) 1907
Москва
Дорогой Владимир Иванович!
Подаю свой голос за "Росмера", если пьеса будет ставиться с лучшими актерами и в каких-нибудь новых тонах.
Кстати, обращаю внимание на один вопрос, который не дает мне покоя. Нам нечего везти в Петербург, без которого не прокормиться. "Борис Годунов" – неперевозим1. "Жизнь Человека" – заиграна. "Синюю птицу" – перехватят. Благодаря отсутствию конвенции ее переделают с русского подлинника, как только она появится в печати, и тот же Мейерхольд.
Ваш К. Алексеев
272*. Вл. И. Немировичу-Данченко
24-11-1907.
24 ноября 1907
Москва
Дорогой Владимир Иванович!
Простите, что задержал Вас ответом.
Вернулся поздно, утомился на фабрике, болит голова.
1) Гзовская известила меня о том, что Мария Николаевна была у нее. Она не придает значения происшедшему инциденту и – удовлетворена1.
Чтоб доказать это, она заедет к Марии Николаевне.
Хоть я и жалею о том, что Мария Николаевна выбрала домашний, а не более достойный, официальный способ для окончания конфузного для нее и театра инцидента, тем не менее эту часть моего требования я считаю поконченной.
2) Если Н. Г. Александров как пайщик и режиссер удовлетворен письмом Марии Николаевны, я считаю и эту часть моего требования выполненной.
3) От переговоров и извинений Марии Николаевны я отказался совсем не потому, что я отношусь к ней плохо.
Напротив. Не всегда добрые чувства высказываются одними одобрениями.
Я поступил так, чтобы образумить ее, пока еще не поздно. Она не знает артистической этики, а без этого знания нельзя быть актрисой.
Пока я в театре, я буду со всею строгостью относиться к ее поступкам в стенах того здания, в котором мы служим общему делу. Так воспитывались Щепкины, Федотовы, Ермоловы. Так воспитал себя и я сам. Такого же строгого отношения я прошу и для моих учениц, будь то Гзовская, Барановская и пр.
Чем строже этика, тем порядочнее отношение к искусству, в противном случае театр превращается в забаву.
Мое отношение к Марии Николаевне – отношение старшего к младшей, опытного к начинающей.
Мне бы очень хотелось, чтобы Мария Николаевна знала и задумалась об этом.
4) Остается еще одно необходимое для меня условие. Оформить поступление Гзовской, ее право посещения репетиций и спектаклей, ее право заниматься в театре (т. е. брать уроки у меня и у Александрова), конечно, постольку, поскольку эти уроки не мешают работе театра и школы.
Я убедительно прошу покончить с этой формальной стороной поступления Гзовской в ближайшие дни.
Как я уже заявлял на заседании 16 августа, Гзовская просит то жалованье, которое получает в императорском театре, т. е. 3000 рублей.
С разрешением этого последнего вопроса я согласен взять свое заявление обратно.
Для заключения – я добровольно даю Вам такое обещание, как знак уважения и доверия к Вашей деятельности в театре. Если когда-нибудь я очутился бы в Вашем положении, а одна из моих учениц в положении Марии Николаевны, я скажу ученице: "Вы совершили неприличный и оскорбительный для театра поступок и потому обязаны немедленно его исправить, согласно требованию того, кто создал это дело и составляет его душу. Вы обязаны, не выходя из этой комнаты, написать или требуемые извинения или прошение об отставке".
Буду счастлив, если заслужу от Вас такое же доверие к себе, хотя бы в те трудные минуты, когда приходится отрывать от сердца то, что приросло к нему за 10 лет, о чем мечтал всю жизнь.
Если я решился на такую операцию, значит, у меня есть серьезные мотивы, которые заслуживают внимания.
Такого отношения я не заслужил и виноват в этом – сам я.
Я плохой директор. Я слишком слаб.
Ваш К. Алексеев
273. Л. М. Леонидову
Г-ну Л. М. Леонидову
