А. Махов - Микеланджело
В оригинале сонет завершается авторским постскриптумом, адресованным другу Донато Джаннотти: «Вы просите то, чего у меня нет». Видимо, Микеланджело сетовал на нехватку вдохновения, чтобы достойно развить в стихах тему Данте, о чём его просили флорентийские изгнанники, жившие в Риме и знавшие, что Микеланджело готов был водрузить памятник великому поэту на свои средства.
* * *
После отмены договора на фасад Сан Лоренцо Микеланджело долго не мог успокоиться из-за нанесённого оскорбления. И когда к нему обратился римский патриций Метелло Вари с заказом изваять фигуру Христа для церкви Санта Мария сопра Минерва, он, не раздумывая, согласился, тем более что ему была дорога сама церковь, в левом приделе которой находилось скромное надгробие живописца фра Беато Анджелико, чью память он чтил. Чтобы отвлечься от бурных внешних событий, чьё эхо доходило до его мастерской на Macel dei Corvi, Микеланджело неспешно работал над фигурой Христа (высота 2,05 метра).
Появившуюся крупную наличность он решил не держать в банке, а пустить в дело. Выше упоминалось, что о своём родстве с ним напомнил разорившийся граф Александр Каносса. Это воспоминание позабавило Микеланджело и отвлекло от грустных мыслей. Он вспомнил не раз слышанную в детстве историю о том, как под проливным дождём император Генрих IV униженно ждал аудиенции папы Григория VII в Каноссе при посредничестве маркизы Матильды Тосканской. Ему вдруг захотелось купить «родовой», как он считал, замок Каноссы и утереть нос всем этим Медичи, бывшим аптекарям, не брезговавшим заниматься ростовщичеством и другими неблаговидными делишками, чьим капризам он вынужден был потакать.
Что-то помешало той сделке, и через банкирскую контору своего друга Бальдуччи он приобрёл крупное поместье в Ровеццано под Флоренцией, множа собой число крупных итальянских землевладельцев. Не доверяя близким, которые ничего не смыслили в сельском хозяйстве и могли лишь загубить любое дело, он сумел подыскать знающего и преданного делу управляющего.
Побывав в новом имении и почувствовав накопившуюся усталость, Микеланджело задумался — а стоит ли поступаться здоровьем из-за капризных и непорядочных заказчиков? Не лучше ли уединиться в сельской тиши и подумать о вечном, к чему призывали его старшие товарищи из «платонической семьи», воспоминания о которых жили в памяти. Вспомнилась ему и полюбившаяся в юности «Ода Меценату» Горация, в которой говорится о тяге к земле и природе. Видимо, после неудачи с фасадом Сан Лоренцо, когда затраченные усилия пошли впустую, в его сознании всё чаще стала возникать мысль отойти от искусства, поскольку оно не в силах побороть существующее зло и возвысить человека над миром порока, соблазнов и житейской суеты.
Неизвестно, сколько времени он провёл в одиночестве на лоне природы, раздумывая о судьбах мира. После краткой поездки в Рим он ещё более убедился, что зло в человеческой природе неистребимо. В период тягостных раздумий и одолевавших сомнений, когда в сторону были отложены резец и кисть, в его тетради появилась незаконченная поэма, навеянная сельскими впечатлениями, пасторальными мотивами и желанием уединиться от городского шума в глуши. Наблюдая за полётом птиц и жизнью животных, он убеждался, как мудро в отличие от жизни людей устроена природа.
Его поэма, звучащая гимном труду и не лишённая острой социальной направленности, пролежала в безвестности в архиве более четырёх столетий, пока не была полностью обнародована литературоведом Э. Н. Джирарди в 60-е годы прошлого века. В ней сказалось влияние пасторальных мотивов в канцонах и эклогах Лоренцо Великолепного, с которыми Микеланджело был знаком в юношеские годы. Завершая написание поэмы, которая так и осталась незаконченной, как и другие его поэтические откровения, он окончательно понял, что никогда не сможет порвать с искусством при всей своей любви к природе и изменить властелину-гению, который требовал от него постоянного служения высшей цели.
Вон стадо коз пасётся на вершине,
Где так вольготно по камням скакать.
Пастух, присевший у ручья в ложбине,
Принялся в виршах душу изливать.
Простая песнь разносится в долине —
Она приволью здешних мест под стать.
И радостно красавице-хозяйке
Пасти свиней под дубом на лужайке.
Вдали стоит соломой крытый дом.
Там с раннего утра кипит работа.
Кто возится с горящим очагом,
А у кого в саду своя забота.
Вон парень гонит борова прутом
Иль там осла навьючивает кто-то.
Лишь безучастный ко всему старик
От грустных дум на солнцепёке сник.
Крестьян питает тяжкий труд, не злато.
Бесхитростна их суть и на виду.
Гнут спину от восхода до заката,
Безропотно снося свою нужду.
Чтоб ближе знать, чем жизнь их торовата,
Войди к ним в дом — запоры не в ходу.
Их поздний ужин ждёт с дарами лета
И сон на сеновале до рассвета.
Здесь зависть понимают как недуг —
Она недолго властвует сердцами.
Но с жадностью глядят на горный луг,
Когда благоухает он цветами.
Вернее друга нет, чем справный плуг,
С блестящими на солнце лемехами.
Всё, чем богаты люди в сих краях,
Не держат под замками в сундуках.
До нитки обирают мать-природу
Тельца златого жалкие рабы.
Жадны, довольны не бывают сроду.
О, баловни завистливой судьбы,
Я знаю вашу алчную породу —
Бесчувственны вы к стонам голытьбы!
Вам не понять в безумном ослепленье,
Чем ценно жизни краткое мгновенье.
Любой, кто издавна с нуждой знаком,
Познавши голод, холод и терзанья,
Да будет верным вам поводырём
И высшим образцом для подражанья —
Он заслужил такую честь горбом!
Владыки мира, нет к вам состраданья,
И как собой вы всюду ни кичитесь,
Крестьянину в подмётки не годитесь.
Живёт Богатство за семью замками —
Всё в золоте, парче и жемчугах.
Но непогода с ветром и дождями
В нём неизбежно порождает страх.
Лишь Бедность смотрит ясными глазами —
Она в заботах вечных и трудах;
О громких почестях не помышляя,
Идёт по жизни в рубище, босая.
Причуды иль изысканность в речах
И об искусстве тонкие сужденья —
Крестьянин не мастак в таких делах.
К земле любовь питая от рожденья,
Он лишь мозоли нажил на руках
Да к грустной песне сильное влеченье.
Ростовщики семь шкур с него дерут,
А он не оставляет тяжкий труд.
Благоговение питая к Богу,
Крестьянин к небу обращает взгляд
И просит истово себе подмогу,
Когда от засухи хлеба горят,
Не подпуская к своему порогу
Как, Почему, Зачем или Навряд.
В любой беде он не исторгнет стона
И свято верит — пособит Мадонна.
Тайком по бездорожью в стороне
Бредёт пугливое Навряд с клюкою
И тощею котомкой на спине,
От страха ног не чуя под собою.
За ним бренча ключами на ремне,
Идёт Зачем с понурой головою.
Куда ни глянь — все спят в своих домах:
Придётся сызнова блуждать впотьмах.
Страшась сиянья вечного светила,
Крадётся Почему, бедой грозя,
Но разум целиком ему затмило
Невежество — привычная стезя.
А перед ним сдаёт любая сила,
И убедить его ничем нельзя.
Как близнецы, бредут вдвоём, петляя,
Цепляясь к слабым — сильных избегая.
Одна шагает Правда по земле.
В ней голь и беднота души не чает.
Горит звезда, как око, на челе,
А сердце, точно диамант, сверкает
И людям освещает путь во мгле.
Её со света часто Зло сживает.
Но Правда не стареет, как весна.
Кто предан ей, тому по гроб верна.
Пуглива, как фальшивая монета,
Себя стыдливо прячет Ложь в шелка.
Любительница гнусного навета,
Она душой коварна и низка;
Тускнеет и, как тать, бежит от света.
Но кругу знати и вельмож близка,
Хотя и любит в тень уйти глубоко.
Сродни ей Подлость, Клевета и Склока.
Преуспевает в жизни также Лесть:
Проворна, очень недурна собою,
Но смен её обличия не счесть —
Куда бледней цветущий сад весною.
Чтоб угодить, несёт благую весть,
Хоть и приврёт с три короба порою.
Всё обольстительно в ней: плач и смех,
Но как проворно обирает всех!
Она плести интриги — мастерица,
Повсюду сея смуту и вражду,
И жертву ждёт, чтоб исхитриться… (67)
Последние годы правления выдались для папы Льва X на редкость неудачными. Секретной службой был раскрыт заговор группы кардиналов, выступивших против непомерных излишеств папского двора и кумовства. Многих тогда особенно возмутило, что из Урбино был изгнан наследник папы Юлия герцог Франческо Мария делла Ровере, и герцогство перешло в руки племянника папы Лоренцо, ставшего герцогом Урбинским. Все заговорщики были казнены в казематах замка Святого Ангела. Один только кардинал Риарио, вновь ставший наперекор политике Медичи, избежал смертной казни и откупился, внеся в опустевшую папскую казну огромную сумму золотых дукатов и отказавшись в пользу Ватикана от своего помпезного дворца с богатой коллекцией античной скульптуры.
