Ги Сайер - Последний солдат Третьего рейха
Начался новый налет и унес новые жизни.
Мы было сошли с парохода, когда появился Воллерс. Он пожевал губами и потом спросил:
— Пропуска еще с вами?
Мы достали измятые грязные пропуска.
— Я скорее потеряю голову, чем пропуск, — пробурчал Грандск.
— Ну и оставайтесь на палубе.
В метре под нами мирно текла вода. Если возникнет перегрузка, судно может затонуть. Но никто и пальцем не пошевелил. Нам снова удалось спастись от гнева русских.
Глава 19
На Запад
Когда мы без происшествий добрались до Гелы, еще не рассвело. Мимо нас прошло несколько кораблей, казавшихся призраками: они плыли не зажигая огней. То ли возвращались в Гелу, то ли шли в Готтенгафен, а может, в Данциг, где ожидало транспорта множество гражданских лиц. Я-то думал, что Гела — большой город. Оказалось, это простая деревушка, и порт ее не имеет никакого стратегического значения. У берега стояли на якоре корабли, а мирные жители, бегущие на Запад, уезжали на небольших суденышках.
Не успели мы и на берег ступить, как нас собрали в кучу жандармы (они еще продолжали работать). Мы не сводили с них взгляда. Неужели удача изменит нам сейчас, когда мы уже почти спаслись, неужели нас пошлют обратно в Данциг или Готтенгафен? Но жандармы отвернулись от нас: они занялись гражданскими. Беспокоиться нечего: наши документы в порядке. Но разве мы должны продолжать плавание не на этом пароходе? А что, если вот-вот поступит другой приказ? Медленно текли минуты, а мы не знали, что и делать.
С рассветом копившаяся несколько месяцев усталость словно вновь навалилась на нас. При свете дня были видны силуэты пароходов. Среди них много боевых кораблей. Они стояли на якоре по обеим сторонам полуострова. Тут заревела сирена. Воздушная атака. Мы подняли головы, а в толпе раздался шум.
— Только без паники! — проревел жандарм, — Наши установки противовоздушной обороны мигом расправятся с бомбардировщиками.
Теперь мы уже понимали, что означают эти слова. Бомбоубежища набиты ранеными, так что каждый должен позаботиться о себе сам. Если близ гавани разорвется хоть одна бомба, крови будет предостаточно.
Мы бросились к остову старого корабля. Может, хоть за ним удастся укрыться от бомбежки? Не успели мы еще до него добежать, как вокруг нас засвистели снаряды противовоздушных орудий. Расположенные на берегу и на боевых кораблях зенитки вели заградительный огонь. Такого мне еще не приходилось испытывать. Осколки снарядов могли нанести ущерба не меньше, чем бомбы противника.
На востоке в небе показались бесчисленные черные точки. Зенитки открыли огонь. Показались три бомбардировщика. Над водой раздался взрыв. Должно быть, один из самолетов настигло возмездие. Жандарм не преувеличивал: до Гелы не долетел ни один самолет. Возникла уверенность, что нам наконец-то удалось остановить русских.
Подошел жандарм, взял документы.
— Вы должны вернуться 31 марта, — сказал нам офицер. — А пока отправляйтесь на север. Там вам будет чем заняться.
Мы, не задавая вопросов, отправились в путь.
— А сегодня какое число? — спросил Гальс.
— Погоди-ка, — в раздумье произнес Воллерс. — У меня в записной книжке календарик. — Он пошарил в кармане, но ничего не нашел.
— Мы что, приехали слишком рано?
— И все равно. Нужно знать, какое число, — не унимался Гальс. — Должен же я понимать, сколько нам еще тут куковать.
В конце концов мы выяснили, что сегодня воскресенье, 28-е или 29 марта. Нам придется прождать два дня — последние два дня на Восточном фронте, а сколько еще из нас погибнет за эти два дня.
Мы провели последнее время в обществе отчаявшихся беженцев, лагерь которых находился на узкой полосе побережья Гелы.
Русские предприняли еще две авиационные атаки.
Последней жертвой налета стала тощая белая лошадь. Нам удалось сбить самолет. Он разваливался на куски прямо в воздухе. Мы смотрели, как он с ревом падает на землю. От грохота лошадь взбесилась и, закусив удила, рванулась прямо туда, куда летели останки самолета. Тут ее и настигла смерть.
Вечером 1 апреля погода стояла ужасная. Нас посадили на большой белый пароход, на котором когда-то путешествовали богачи. Это был внушительный корабль с показной роскошью. Мне вспомнились витрины: отец всегда водил меня их смотреть на Рождество. Но я старался не выказывать свою радость. Знал, что это плохо заканчивается.
Пароход не спеша плыл по волнам в темноте. Спустя долгое время после отплытия до нас все еще доносился грохот сражения у залива Данцига. Там по-прежнему сражались и гибли наши товарищи. Мы боялись даже помыслить, как нам повезло: ведь мы были спасены. Два дня плыл пароход по морю. Он направлялся на Запад, который мы уже отчаялись увидеть. Мы о нем так долго мечтали, да и представить себе не могли, что вернемся. Мы узнали название парохода — «Претория». Хотя нам выделили крохотное пространство на палубе, на которой гулял ветер и которую заливало водой, все даже позабыли о еде.
Конечно, в любую секунду в нас может попасть торпеда и мы пойдем ко дну. Но об этом никто старался не думать. Нас сопровождал боевой корабль. Все шло просто замечательно.
Наконец мы прибыли в Данию. Тут мы увидели картины, которые давно не приходилось встречать. Смотрели на кондитерские с удивлением. На наших грязных физиономиях отчаяние сменилось детским выражением. Наш вид, разумеется, не внушал доверия лавочникам, но нам на это было наплевать. Они не понимали, чего мы, собственно, желаем. Денег у нас не было, а бесплатно отдавать товары нам никто не собирался. Иногда даже приходила в голову мысль воспользоваться автоматами.
Гальс просто не выдержал. Он протянул руки, напоминавшие засохшее дерево, и стал просить милостыню. Лавочник сделал вид, что ничего не происходит, но Гальс не сдавался. Наконец хозяин положил ему в немытые руки засохшее пирожное. Гальс разделил его на четверых. Мы наслаждались давно позабытым деликатесом. Поблагодарили лавочника и выдавили из себя улыбку. Но наш оскал скорее напоминал гримасу. Лавочник подумал, что мы над ним издеваемся. Он поспешно скрылся в магазине. Откуда ему было знать, как долго мы не имели возможности улыбаться. Теперь нам и этому надо учиться заново.
В Киль мы приплыли на менее роскошной посудине, зато здесь обстановка была попривычнее. Кондитерских мы не встретили и улыбаться было тоже ни к чему. Из нас наспех сформировали батальон, прямо там, среди развалин. Гальс спросил, не дадут ли ему отпуск — съездить домой в Дортмунд. Солдат лет пятидесяти похлопал его по плечу и сказал:
