Анатоль Абрагам - Время вспять, или Физик, физик, где ты был
Израиль
В Израиле я побывал пять раз. В первый раз — на Международной конференции по ядерной физике в Вейсмановском институте, где я прочел доклад о возмущенных угловых корреляциях, во второй раз — в Иерусалиме в 1962 году на конференции по ЭПР, в третий раз — в 1968 году с Кастлером и Фриделем на франко-израильской встрече ученых, в четвертый раз — в 1980 году, чтобы прочесть ежегодную лекцию, основанную в память физика Джулио Рака, и в последний раз — в 1986 году в Хайфе, где я был награжден почетной докторской. Расскажу только две маленькие истории, связанные с первой поездкой. Наш самолет задержался в Париже, и Мессиа послал организаторам следующую телеграмму, которая всех развеселила: «Прибуду во вторник. Мессиа». Побывали мы в священном городе Сафате. Там я обратил внимание физика Сэма Девонса, с которым я прогуливался по городу, на группу молодых людей, которые выходили из ешибота (духовного училища). «Смотрите, какие умные одухотворенные лица! Какая потеря для теоретической физики!» Он ответил: «Вполне возможно, что, глядя на нас, они думают: какая потеря для изучения Торы!»
Я мог бы написать гораздо больше про Израиль, не буду этого делать по следующей причине: трудно писать про Израиль, не упоминая евреев. А мне лично по разным причинам трудно говорить о евреях с не евреями. Так как маловероятно и даже маложелательно, чтобы читателями этой книги были одни евреи, про Израиль я больше ничего не скажу.
Юпап
По служебным или научным обязанностям я побывал в большинстве европейских стран. Например, в Швеции и в Болгарии я впервые побывал как один из вице-президентов Юпап (ШРАР — International Union of Pure and Applied Physics). Во время заседания в Стокгольме наш американский коллега Аллан Бромли внес предложение о принятии в Союз Китая и при всех попросил меня поддержать его предложение, не предупредив заранее о своем намерении, что было не совсем корректно. Я его поддержал, опираясь на три довода. «Китай — самая цивилизованная из стран по трем причинам: во-первых, они открыли порох, но не изобрели огнестрельного оружия; во-вторых, они изобрели печать, но не изобрели газет, а в-третьих, что самое главное, они изобрели компас, но не открыли Америки».
В Болгарии мы заседали в Варне на берегу Черного моря. По окончании сессии мы отправились купаться с советским вице-президентом профессором Осипьяном. Но выкупаться нам не удалось, потому что Болгария комбинирует капитализм с другой политической системой. Все побережье окружено решеткой и пройти на пляж можно только через дверь, где кассир взимает мзду — это капитализм. В четыре часа кассир запирает дверь и уходит с работы, — когда как раз самая пора выкупаться. Это, конечно, уже не капитализм.
В связи с гонениями на Сахарова и Орлова моя деятельность как вице-президента Юпап приняла двусмысленный характер, и я почувствовал себя морально обязанным положить ей конец. С одной стороны, как вице-президент, я должен был поощрять научные сношения между всеми странами, а с другой стороны, как личность, я отказался от научных сношений с СССР, пока эти гонения будут продолжаться. Выход был один — уйти из Юпап, что я и сделал.
V. РОЩИ АКАДЕМИИ
Бессмертия меня объемлет жажда.
КлеопатраОбычаи. — Визиты. — Костюмы. — Графит и алмаз. — *Теория или эксперимент. — Иностранные общества. — *Предсказывая прошлое. — Двенадцать физиков
Мальчик, выдернутый с корнем из русской школы, прилежный лицеист, студент без руководства, исследователь без исследований, солдат разбитой армии, солдат «победоносной» армии, между ними четыре года «зеленой плесени», младший научный работник, старший научный работник, профессор и начальник, чего ему не хватало? Академии, чего же еще!
Знаменитый онколог Антуан Лакассань скончался в декабре 1971 года. Его смерть впервые породила в моей голове странную мысль — сделаться академиком. Перед тем, как объяснить, что меня привлекало в академическом чине, неплохо бы сначала рассказать, что из себя представляет наша академия наук или, вернее, что она представляла в конце 1971 года, так как она сильно изменилась за последние семнадцать лет. (И она в этом нуждалась!)
Я был поражен, узнав, что наша академия, «старая дама набережной Конти», как ее фамильярно называют, на сто лет моложе Коллежа, настолько она казалась старинней. Прежде всего, ее старил возраст членов: старшему члену секции геометрии Полю Монтелю было девяносто шесть лет, за ним следовали Морис Фреше — девяносто три, мои бывшие экзаменаторы Данжуа и Гарнье, дружно провалившие меня тридцать пять лет тому назад, которым было восемьдесят семь и восемьдесят пять лет, и, наконец, «молоденький» Жюлья, которому было всего семьдесят девять лет. (В секции была одна вакансия.) Не все секции были такими дряхлыми, но в 1972 году среди сотни академиков, кроме геометров, еще троим перевалило за девяносто и многим за восемьдесят. Средний возраст был значительно выше семидесяти. В 1970 году Альфред Кастлер начертил две кривые, которые показывали возраст академиков на протяжении последних ста лет при вступлении в академию и при смерти. Кривые постепенно сближались и, экстраполируя можно было ожидать, что они пересекутся еще до конца ХХ-го века.
Уставы академии были «во вкусе умной старины». За исключением двух секций, к которым я вернусь, академики были распределены по специальностям в разных секциях с шестью членами каждая. Чтобы попасть в вашу секцию, скажем физическую, вы должны были терпеливо ожидать, чтобы один из шести физиков, ваш коллега, часто ваш друг или учитель, соизволил бы освободить место, для вас … или для другого. Я прозвал это ужасное правило — «трупным». Названия некоторых секций тоже были во вкусе умной старины. Секция «География и навигация» имела то же число членов, что и физика. В эту секцию обыкновенно выбирали старых адмиралов. Две секции, насчитывавшие четырнадцать и двенадцать членов, допускали кандидатов всех специальностей, что смягчало в известной мере эти железные правила. Первая была для так называемых «свободных академиков», вторая — для провинциалов, или, как они назывались, нерезидентов. В прошлом веке «свободные академики» чем-то отличались от обыкновенных, но это различие давно исчезло.
Попасть в «свободные академики» (так как я жил в Париже, нерезиденты для меня не подходили) было не легче, чем попасть в обыкновенную секцию. Вакансии открывались чаще, но вы сталкивались с соперниками всех специальностей и превосходства в вашей собственной было недостаточно, чтобы быть выбранным (как, кстати, и в специализированных секциях). После смерти Лакассаня, который был свободным академиком, когда я заявил свою кандидатуру на его вакансию, академия насчитывала шесть физиков вне физической секции, не считая де Бройля, постоянного секретаря.
