Фриц Шахермайр - Александр Македонский
Все это как будто соответствует точке зрения стоиков. Однако как античные, так и современные авторы смогли создать идеализированный образ Александра, только освободив гуманистические намерения царя от той почти маниакальной одержимости, с которой он любой ценой добивался своей цели — создания мировой империи. Таким образом, стоики сместили здесь акцент: для них главным было не притязание Александра на мировое господство, а его полное любви служение человечеству. Но таким образом получился совершенно несвойственный и чуждый Александру взгляд на мировую иерархию. В этом случае на первом месте в мире должен был стоять не Александр (создавший, олицетворявший и представивший новую идею всемирной истории), а человечество. Стоики думали (подобно грекам и левантийцам) об осуществлении государственной идеи, об истинном мировом государстве, космополисе.
Александр, как македонянин и преемник персидских царей, по их мнению, слишком активно выдвигал на первый план территориальный принцип. На самом же деле всемирное государство для него не было ни эллинским, ни македонским, ни восточным: в нем должно было найти выражение его собственное, возвышающееся над всем «я». Конечно, Александр признавал человечество, но ему и в голову не приходило взирать на него снизу вверх. На человечество он смотрел сверху вниз. Для него речь могла идти только о нем самом и его подданных. Для такого подчиненного, зависящего от него мира он мог совершать и добрые дела, если только они были в интересах империи. Иногда, правда, он проявлял подлинную любовь и самоотверженно творил добро, но в большинстве случаев деспотические импульсы оказывались сильнее, и согласно им царь навязывал своим подданным лишь такие «благодеяния», которые были полезны для империи.
Духовный мир Александра был необычайно богат, поэтому не следует удивляться некоторой его противоречивости. Несомненно, существовал и самоотверженно любящий Александр, и Александр-благодетель (в духе стоиков); но чаще всего в нем преобладала личность всемогущего царя. И этот другой Александр определял его действия — дарил человечеству добро, мир, благосостояние, только когда это было полезно империи. Поэтому в последней не могло существовать никакое другое единение или братство всех народов, кроме единения в послушании, в выражении верноподданнических чувств. Для государства было полезно подчеркивать разграничение подданных в зависимости от той роли, которую им предстояло сыграть в империи. Этим и объясняется господствующее положение македонян, иранцев, а также эллинов, вошедших в круг македонской и иранской аристократии. Других эллинов и левантийских семитов Александр использовал для колонизаторских целей, при этом и их делили в зависимости от способностей, умения и полезности.
Духу стоиков полностью отвечала решимость Александра устранить все националистические предрассудки и высокомерие, а вместе с ними и всяческую националистическую нетерпимость. Но на место старого разделения народов пришло новое: все зависело теперь от пользы, приносимой империи. Право на осуществление этого разделения оставлял за собой властелин.
Зенон и стоики создали образ самоотверженного, любящего и поистине гуманного Александра. Они облагородили властолюбивую идею царя о всемирной империи и превратили ее в идею человечности и космополитизма. Именно поэтому культовый акт в Описе впоследствии стали интерпретировать как акт высокого гуманизма, а молитву, произнесенную там, — как молитву обо всем человечестве, и даже кратер[339], примененный там при жертвоприношении, стал восприниматься как символ единения людей в любви.
ДВОРВ исторических трудах, посвященных Александру, часто говорится об огромном влиянии, которое Восток оказал на царя. Но, как это показано в предыдущих разделах, на самом деле Восток не оказал никакого влияния ни на замыслы царя, ни на его идею всемирной империи. И все же может возникнуть вопрос, не превратился ли Александр по крайней мере по манере своего поведения в восточного властелина.
Несомненно, оказавшись на вершине власти, царь ощущал себя таким лее полновластным, абсолютно непогрешимым правителем, как и восточные деспоты (Дарий, Саргон или Сесострис[340]). Но то, что у восточных правителей было следствием их принадлежности к правящей династии, у Александра объяснялось силой его личности. Таким образом, ему не были необходимы восточные образцы для подражания. Власть и сила делали его блистательным, возвышенным и великолепным, жестоким и надменным. В сходстве Александра с восточными деспотами не было ничего специфически восточного, это были просто черты, свойственные всем великим тиранам. Конечно, каждая всемогущая деспотия имеет в зависимости от времени и места свои черты и оттенки.
Вот мы и подошли к решающему вопросу: перенял ли Александр персидский вариант деспотии или он создал свой собственный, соответствующий его внутренней сущности? Ответом на этот вопрос будет описание придворного лагеря, в котором Александр провел свои последние годы.
В прежние времена двор македонских царей отличался простотой нравов. Царя окружали гетайры, ему прислуживали «пажи». Филипп организовал придворную школу. Царь участвовал в совещаниях, давал аудиенции, охотился, а по ночам пировал. В первые походные годы Александр существенно не изменил придворную жизнь. Все преобразилось после 330 г. дон. э., когда Александру, новому Великому царю, достался завоеванный им двор Ахеменидов. Однако во главе двора царь обдуманно и намеренно поставил грека Хареса — летописца придворной жизни.
Хотя двор должен был сопровождать царя даже во время длительных походов, это никак не влияло на образ жизни Александра. Его личная охрана по-прежнему состояла только из македонских гипаспистов, и все так же во время охоты его обслуживали и сопровождали «пажи». Правда, македоняне с раздражением говорили о восточных льстецах и шаркунах, затруднявших доступ к царю, но это относилось только к тому времени, когда наступал перерыв в войне. На маршах и в бою придворные оставались в обозе и никак себя не проявляли.
Александр привлек в свое личное окружение иранскую знать, а некоторых даже сделал гетайрами или, по персидскому обычаю, возвел в ранг «родственников». У Роксаны, после того как Александр женился на ней, был свой — несомненно, устроенный на восточный манер — двор. Однако нет никаких свидетельств тому, что царица оказала хотя бы малейшее влияние на Александра и на его окружение.
После возвращения в Переднюю Азию в 324 г. до н. э. двор Александра должен был представлять все огромное завоеванное государство. Такая задача стояла бы перед двором любой мировой империи; восточное влияние тут было вовсе ни при чем, и, кроме того, в самом характере Александра постепенно начала проявляться склонность к пышности и великолепию. А так как на Востоке исстари существовали могущественные царства, то там давно уже процветало придворное представительство, достигшее при Ахеменидах наивысшей ступени. Само собой разумеется, что Александр, насколько это казалось ему полезным, перенял и персидский реквизит, и апробированную режиссуру. Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что заимствован был только церемониал торжественных аудиенций, но там-то уж все происходило совершенно по-персидски.
