Толстой и Достоевский. Братья по совести (СИ) - Ремизов Виталий Борисович

«Да потому-то и надо общение, — писал он, — что медики и юристы — лишь специальности и что мало в них духа науки, образования, культуры. Было бы духовное единение студентов, вошел бы и в медиков, и в юристов высший смысл науки. Зародился бы вопрос по крайней мере. А вы хотите их еще больше разъединить и специальностью необразованной сделать. Vivat будущий чиновник!» (XXVII, 60).

Идея культурно-духовного единения людей науки — это одна из граней общей великой идеи русского соборного сознания.

Достоевскому были чужды те, кто возвышался «над народом как опекающая интеллигенция». Чужды они были и Льву Толстому.

Известие о преждевременной смерти Достоевского буквально потрясло Толстого.

«Я никогда не видал этого человека, — писал он в начале февраля 1881 г. Н. Н. Страхову, — и никогда не имел прямых отношений с ним, и вдруг, когда он умер, я понял, что он был самый, самый близкий, дорогой, нужный мне человек. […] Опора какая-то отскочила от меня. Я растерялся, а потом стало ясно, как он мне дорог, и я плакал, и теперь плачу» (63, 43);

«…самый близкий, дорогой, нужный мне человек».

Думается, что эта близость наряду с другими мотивами была продиктована не только возвышенным отношением писателей к народу и его судьбе, но и родством их взглядов на метафизическую сущность человека и его место в мире.

«Я отрекся от жизни нашего круга, — писал Толстой в «Исповеди», — признав, что это не есть жизнь, а только подобие жизни, что условия избытка, в которых мы живем, лишают нас возможности понимать жизнь, и что для того, чтобы понять жизнь, я должен понять жизнь не исключений, не нас, паразитов жизни, а жизнь простого трудового народа, того, который делает жизнь, и тот смысл, который он придает ей. Простой трудовой народ вокруг меня был русский народ, и я обратился к нему и к тому смыслу, который он придает жизни. Смысл этот, если можно его выразить, был следующий. Всякий человек произошел на этот свет по воле Бога. И Бог так сотворил человека, что всякий человек может погубить свою душу или спасти ее. Задача человека в жизни — спасти свою душу; чтобы спасти свою душу, нужно жить по-Божьи, а чтобы жить по-Божьи, нужно отрекаться от всех утех жизни, трудиться, смиряться, терпеть и быть милостивым […] Смысл этот был мне ясен и близок моему сердцу» (23, 47).

Получив в начале 1885 г. от Кавелина книгу «Задачи этики», Толстой, как и обещал ранее, прочитал ее. Когда это произошло, установить не удалось. Можно предположить только, что к научному труду Кавелина писатель обратился во время работы над книгами афоризмов («Мысли на каждый день» и др.), осуществляя поиск в произведениях предшественников и современников близких ему идей. На это указывает правка кавелинского текста. Чтобы уйти от формы придаточного предложения, писатель заменил прописную букву «ц» на заглавную, одновременно с этим подчеркнув слова «злодействах, останавливающих кровь в жилах».

Отчеркнутые Толстым 5 фрагментов выразительны по стилю и ясности излагаемого и убедительно свидетельствуют о внимательном чтении Толстым книги Кавелина «Задачи этики» [243]. Они воспринимаются афористично и по содержанию близки взглядам Толстого.

1. О культуре, цивилизации и их незащищенности от злодейства.

С. 2. «Теперь приходится убеждаться, что (Ц)цивилизация и культура только дрессирует и полирует людей снаружи, в их сношениях с другими людьми и обществом, что вне этих отношений и бок о бок с культурой и цивилизацией могут уживаться самые чудовищные страсти, самые гнусные и отвратительные пороки, самые зверские инстинкты, которые, нет-нет, да и прорываются в неслыханных злодействах, останавливающих кровь в жилах…» (подчеркнуто Толстым. — В. Р.).

2. О воспитании души к добру и правде.

С. 36. «Только узнав свою душевную жизнь, выработав и воспитав душу к добру и правде, человек, по учению Сократа, и во внешних своих поступках будет добродетелен и станет счастлив».

3. О корнях объективности в самом человеке.

С. 45. «…объективность не дает человеку безусловно твердой и прочной точки опоры, потому что источник, корни ее лежат не вне человека, а в нем самом, в его природе, как живого, единичного, индивидуального организма».

4. О гражданине, живущем по внутреннему убеждению.

С. 93. «Нравственно развитый человек есть наилучший из граждан, членов организованного общежития, потому что по внутреннему убеждению исполняет обязанности и приносит жертвы, необходимые для правильного сожительства людей».

5. О недопустимости слепого доверия к всемогуществу объективных формул и идеалов и необходимости поддержки внешней жизни внутренним убеждением.

С. 94. «Ослепленные безграничным доверием к всемогуществу объективных формул и идеалов, мы совсем забыли, что правовой и социальный порядок относится только к внешней стороне деятельности людей и не проникает далее; что за этою внешнею стороной есть еще внутренняя жизнь, которая может расходиться и часто расходится со внешнею, что на последней можно построить крепкое и прочное здание общественности только под условием, что она поддержана внутренним убеждением, а без такой поддержки общественность становится шаткой, колеблющейся и прозрачной».

На с. 83 подчеркнут номер VII главы, где речь идет о религии и нравственности. У Кавелина нет субстанционального, внятного определения религии. Цель религии и нравственности, по его мнению, «одна и та же — нравственное развитие и совершенствование каждого человека; но к этой общей задаче вероучение и этика идут различными путями». «…Учение о нравственности есть систематическое изложение того, чему учит откровение, священные предания» [244]. Через восемь лет Толстой посвятит проблеме «Нравственность и религия» небольшую статью. Если сравнивать методологию и методы осмысления этой проблемы, избранную Толстым и Кавелиным, то они по сути противоположны.

Этика Толстого субъективно-христианская. В этической системе Кавелина объективный посыл оказывался главенствующим: он, хоть и связан с субъектом через совесть, довлеет над ним, диктует ему установленные формулы общественного существования. Кавелин поставил нравственность в зависимость от научного знания, от «усредненных», то есть общепризнанных, правил поведения. Кодекс этики предопределял характер воспитания и правила свободы, а скорее, не свободы. Кавелин требовал от человека осмысления «внешнего идеала», правил поведения и следования им (в противном случае — отход от эталона).

Для него была непререкаема объективность юридических наук: они формулируют законы поведения человека, выводят право на уровень «срединного» (усредненного) понимании процессов социальной действительности. Сама природа человека противоречива, греховна, подвержена субъективным мотивировкам и не может быть основой для гражданского права и юридических законов. Кодексы человечеству предпосылают Наполеоны.

Этические взгляды Кавелина ближе к протестантизму, нежели к Православию. Отсюда полярность позиций Достоевского и автора знаменитого Письма.

Ф. М. Достоевский был убежден, что «нравственные идеи есть» (XXVII, 85); «доказать их умом нельзя, это правда, но что они тем не менее есть — это опять-таки несомненно» (XXVII, 87); «они вырастают из религиозного чувства, но одной логикой оправдаться никогда не могут» (XXVII, 85). Личная воля должна стремиться к воссоединению с высшим нравственным принципом, отражающим идею Христа как всеобщий закон жизни миров космических и человеческих, а стало быть, и жизнь народа (человечества) как целостного организма, живущего через проявление индивидуальности. Человек обращен к вечности, он «не простое земное животное, а связан с другими мирами», существо мистическое (см. главу «Об аде и адском огне» в «Братьях Карамазовых»). В его бессмертной душе живет «духовная жажда», потребность в движении к Богу, основанная «на идее личного абсолютного самосовершенствования впереди, в идеале…», сопряженного со состраданием и любовью.