Ольга Скороходова - Как я воспринимаю, представляю и понимаю окружающий мир
— Ну, ну, хорошо. А я тут испугалась, на меня что-то упало. Толя ушел в комнату. Я снова осталась одна и начала засыпать, но спала тревожно, просыпаясь от малейшего дуновения предутреннего ветерка или от прикосновения какой-нибудь ночной букашки, попавшей на мое лицо. Я хватала зонт и воинственно размахивала им вокруг себя. Наверное, я в эти минуты имела весьма внушительный вид, потому что больше ни один «разбойник» не решился напасть на меня…
Утром мы все стали думать да додумываться: что же могло на меня свалиться? Наконец хозяйка и М. Н. пришли к одному предположению. Во дворе часто блуждала чья-то слепая кошка. Она все время натыкалась на различные предметы и срывалась с заборов. Вполне возможно, что эта кошка залезла на росшую около самой веранды черемуху и случайно свалилась на меня. Об этой слепой кошке я раньше ничего не знала. Если бы в тот вечер мне не рассказали страшной истории, я могла бы подумать, что на меня прыгнула кошка хозяйки. Рассказ о слепой кошке несколько успокоил меня, я продолжала спать на веранде, но принимала свои меры предосторожности, обязательно вооружаясь на ночь не только зонтом, но и палкой весьма внушительных размеров, которую мне предусмотрительно преподнесли друзья. Поскольку я ничего не видела и не слышала, мне мерещились всякие страсти-мордасти, но мне стыдно было показывать себя трусихой, и я старалась подавлять в себе всякие страхи. Да и забавно было думать, что они — хозяйка и М. Н., зрячие и слышащие, — боятся ночевать на дворе, а я вот не боюсь, даже после «кошачьего налета».
До нашего отъезда из лагеря оставалось три дня. Прощаясь с лесом, мы долго в нем бродили и однажды набрели на чудесный уголок у пруда. Старые, толстостволые ивы разрослись на берегу у самой воды. Склоненные стволы тянулись над прудом, а длинные ветви касались воды.
Об этом мне рассказывала М. Н. Слушая ее, я вспоминала старый романс:
Дремлют плакучие ивы,
Низко склонись над ручьем,
Струйки бегут торопливо,
Шепчут во мраке ночном…
Но мне очень хотелось все это осмотреть руками, чтобы составить определенное представление об этой картине. Хотелось ощутить «плакучие ивы» и посмотреть, в самом ли деле «струйки бегут торопливо»…
М. Н. нашла очень удобный ствол разросшейся ивы. В этом месте пруд был глубок, ствол ивы как бы висел в воздухе над водой, ее длинные ветви спускались прямо в воду. Я сняла тапочки и погрузила ноги в воду. До этого случая я не могла представить явление, о котором говорят: «Пошла по воде рябь». Но вот я держу в воде ноги и руку. От слабого ветерка ветви ивы то поднимаются вверх, то еще ниже склоняются над прудом, и с их листьев падают капли, словно они роняют слезы. Я ощущаю, как после каждого дуновения ветра по поверхности воды пробегают еле уловимые маленькие волночки. Я думаю, что, наверное, это и есть та самая рябь, о которой так часто говорят зрячие.
Не знаю, была ли это действительно рябь или какое-нибудь другое явление, я не стала спрашивать об этом у М. Н. Да мне и не хотелось в те минуты разговаривать. Было немножко грустно, но в то же время хорошо сидеть на иве над прудом и ощущать природу всем своим существом. Пусть я не видела глазами той живописной картины, которой восхищалась М.Н. Но я представляла, что рядом растут другие ивы, в воде плавают водоросли, цепляясь за мои ноги. Так приятно было ни о чем житейском не думать и вместе с ивой «висеть» в воздухе над прудом, ощущая руками прохладную рябь…
В санатории
I
После отдыха на даче в Рай-Семеновском я получила путевку в санаторий для глухонемых в Туапсе. Конечно, меня сопровождала М. Н. Никаких особенных впечатлений я в дороге не получила — все было однообразно и утомительно, как вообще это бывает при подобного рода поездках. Когда проезжали через Харьков — это было ночью, — М. Н. по моей просьбе разбудила меня, но так как я никому из харьковских друзей не сообщила, что буду проезжать их город, то они и не встречали меня. Я чувствовала себя совершенно спокойно: ведь никакие звуки, никакое движение снаружи не достигали до меня.
Была ночь, об этом я знала по часам, которые лежали у меня под подушкой. Я представила себе, что по перрону ходят какие-то люди, но что мне до них? Я их не знаю, они не знают меня. А своих друзей я представила спящими; быть может, каждый из них видит какой-нибудь сон — хороший или страшный, но они ничего не знают о том, что вот в этом поезде я проезжаю через Харьков, думаю сейчас о них и представляю их только спящими. Если бы сейчас был день и я могла выйти на перрон, чтобы ощутить запахи, воспринять движение — вообще осязаемо почувствовать жизнь, происходящую вокруг меня, тогда бы в моей памяти пробудились воспоминания, которых так много, которые так еще ярки… Я, несомненно, пережила бы сильное волнение. Но лежа на диване в купе, я знала, что в вагоне спят люди и что им нет никакого дела до того, где стоит поезд.
Мне чудилась полная тишина и темнота вокруг; вероятно, так оно и было. Однако это не значит, что я как бы бессознательно отрицала факт нашего пребывания на Харьковском вокзале. Нет! Я представляла город, улицы, трамваи, которыми нужно ехать к моим друзьям. Но я была спокойна именно потому, что вокруг меня все казалось совершенно спокойным, погруженным в сон.
* * *Днем в дороге М. Н. мне что-нибудь читала. Когда же мы делали перерыв, я выходила в тамбур и подолгу стояла у открытого окна, ощущая ветер. По движению воздуха я знала, в какую сторону идет поезд; я протягивала за окно руку, и если с одной стороны, допустим с правой, ветер был слабее, а с другой стороны, с левой, сильнее — значит, поезд шел в левую сторону. Мне казалось, что мы едем по совершенно ровному дну необъятного воздушного океана. Но у меня не было ощущения, что мы летим в воздухе, потому что я все время чувствовала постукивание колес; и это равномерное, ритмичное постукивание нравилось мне. Оно могло убаюкать, когда знаешь, что некуда спешить, что поезд все равно привезет тебя к тому месту, куда ты едешь. В голове бродят рассеянные мысли, а колеса стучат себе да стучат. Я лежу на диване, объятая легкой дремотой, и мысленно повторяю односложный говор колес: «Тик-так, тик-так, тик-так. Едем, едем, едем, едем. Тик-так, тик-так…»
Я не могу объяснить, почему именно эти слова, а не какие-нибудь другие выстукивали для меня колеса. Однако скажу с уверенностью: я не повторяла чужие слова, услышанные мною в разговоре или вычитанные из книг. Напротив, я очень старалась подобрать к постукиванию колес какие-нибудь другие слова или отдельные слоги, но тогда не получалось «стройной гармонии», слова шли вразброд, а колеса выстукивали свою монотонную песенку: «Тик-так…» Иногда, когда я стояла у окна, ко мне подходила М. Н. и рассказывала о тех местах, мимо которых мы проезжали. Говорила она о промелькнувших вдали деревнях с беленькими украинскими хатками и садами; издали они казались ей особенно чистенькими и маленькими. Я думаю, происходило это оттого, что все вокруг было залито ярким солнцем, которое слепило ей глаза, мешая разглядеть отдельные предметы.
