Лора Беленкина - Окнами на Сретенку
«1 июня 1923 года в Берлине родилась Я». Cвидетельство о рождении Ганны-Лоры Фаерман. Заверенный перевод 1940 года, сделанный в Берлине для получения советского паспорта.
Фотографии, сделанные Борисом Фаерманом в Германии в 1920-е годы«…папа устроился на какую-то должность в кинокомпании «Сатурн». Ходил в потертом пальтишке с лагерной нашивкой на рукаве, голодный, но на первые заработанные деньги купил себе дешевый поддержанный фотоаппарат, которым снимать можно было только со штатива. С тех пор фотография стала его хобби…»
Борис Фаерман, автопортрет.
Страница из немецкого фотоальбома лучших фотографий сезона 1925–1926 годов. «Ганна-Лора», фотограф Борис Фаерман.
«Берлин тех лет был грешен и соблазнителен. Конечно, я и слов таких не знала в свои 4–6 лет, но была очень восприимчива к его разнообразным впечатлениям. И часто что-то неведомое и непонятное наполняло меня странной тоской».
«Какое впечатление на меня произвело само море, я не помню, но помню белый песок, запах сосен и шишки. Они нравились мне не меньше каштанов, и я всегда собирала их в корзиночку».
Бабушка Вильгельмина, Марга, Лора, неизв. Балтийское море.
«Папа пеленал меня умело и с удовольствием; мама заболела грудницей, и молоко у нее пропало, меня вскармливали искусственно — опять же часто бутылочку мне подавал папа, — наверное, поэтому именно он «запечатлелся», и я на всю жизнь оказалась папиной дочкой».
Лора и Борис Фаерман у пляжной кабинки на Балтийском море.
«Бабушка моя с материнской стороны, Вильгельмина Хан, была родом из большой крестьянской семьи, жившей в деревушке близ города Гюстрова в Мекленбурге».
Лора с бабушкой Вильгельминой на Балтийском море.
«Маму мою вообще-то звали Мартой (при крещении — Марта-Хенни-Мари-Лисбет), но она очень не любила это имя, называла себя только Маргой, и о ее настоящем имени никто даже не подозревал».
Лора и Марга.
«Иногда мы ездили в Росток к тете Анни, а оттуда — в Варнемюнде, купаться в море. Там был такой же, как в Арендзее, белоснежный песок, те же пляжные корзины с пестрополосыми навесами. Не было только сосен».
Лора с родителями.
«Помню свои две первые книжки — толстую с множеством сказок и тонкую, картонную, где было мало текста и красивые пестрые картинки».
«Помню, как вечерами мы с мамой сидим на диване, мама вяжет, а на голове у нас надеты наушники. В них было слышно слова и музыку, но меня это не очень удивляло тогда».
«Помню, за мной однажды погнался гусак и больно ущипнул меня — факт, который родители мои не запомнили, а я неспроста до сих пор боюсь гусей».
«Кукол я никогда не любила и была более благосклонна к трем своим мишкам: большому белому Юмбо, остроносой, как лиса, Браут и маленькому коричневому Морхену».
«Я подумала и сказала: «Весной я хочу быть художницей. Летом — шофером поливальной машины. Осенью я хочу быть замужем. А зимой буду балериной».
«Помню на окраине Обершрайберау справа от дороги среди цветочных клумб и подстриженных кустиков красивый деревянный дом с узкими окнами — это был музей».
Лора во время путешествия по горам Силезии перед мемориальной доской на доме, в котором жил писатель и философ Карл Гауптманн.
Лора и Марга.
«Из праздников самым большим и радостным было Рождество. И даже, пожалуй, не само Рождество, а все, что было до него. Детям разрешалось писать Weihnachtsmann’y (Деду Морозу) список подарков, которые бы им хотелось получить».
Лора в костюме Деда Мороза.
«Был Берлин — ясный, понятный и красивый, Берлин наших с папой воскресных прогулок по ренессансному центру: Шпрее, Тиргартен, Рейхстаг, Музей на острове, парки с разнообразными скульптурами, Груневальд и Тегель».
«Вечерами мы совершали небольшие прогулки по окраинам городка, там кое-где играла музыка. А в кустах зелеными огоньками светились светлячки. Именно в то лето я научилась читать…»
Лора и Марга.
«Каждое воскресенье папа ходил со мной гулять в большой парк неподалеку, от этих прогулок осталось впечатление праздничности и счастья. Папа во время этих прогулок пел, вернее, не пел громко вслух, а тихо мычал или насвистывал».
Лора и Борис Фаерман.
«Однажды мы вдвоем с папой едем далеко-далеко на трамвае, стоим на задней площадке, и так непривычно смотреть на выбегающие из под колес рельсы, сходящиеся вдали. Уже давно кончились дома и улицы, с обеих сторон только деревья…»
Окрестности Берлина.
«А потом, в середине февраля, настал тот вечер, когда мы с мамой сидели и что-то вырезали из бумаги, и вдруг вошел папа, дошел до середины комнаты, почти выронил свой тяжелый портфель, опустился на стул и сказал: «Меня посылают в Россию».
МоскваТаганская площадь. 1925 год. Рядом, на Воронцовской улице, жила семья Лоры с 1930 по 1931 год.
Демонстрация на улице Москвы. 1931 год.
«Один раз нас всех построили парами и объявили, что сегодня день смычки. Я потом спрашивала у папы, что такое «смычка», но он тоже понятия не имел. Мы направились к Таганской площади».
«Не помню, куда мы поставили свои корзины, сундук и мебель, а сами перебрались опять в гостиницу. Станкоимпорт согласился оплачивать нам номер на седьмом этаже гостиницы «Ново-Московская» на углу Балчуга. Начался самый мрачный период моего детства».
Дом на Балчуге, где в начале 1930-х находилась гостиница «Ново-Московская». Фотография начала 1920-х годов.
«Дома, где мы жили, давно уже нет… Он стоял непосредственно на площади, длинный, приземистый, в два с половиной этажа, с воротами, ведущими в небольшой узкий и темный двор. На первом этаже помещалась керосиновая лавка, рядом с ней — какая-то контора, на углу Арбатской улицы — магазин (какой был тогда — не помню, позже галантерейный). Вход на нашу лестницу был из подворотни, лестница совершенно темная, узкая и крутая».
