Вадим Туманов - Всё потерять – и вновь начать с мечты …
А еще я рассказал бы Высоцкому, уверенный, что ему это будет приятно, про своего давнего приятеля – механика Гену, которого познакомил с Дитмаром в Магадане. Вечером в гостинице договариваемся, что завтра он, старый колымчанин, присоединится к нашей группе в поездке по трассе. Выйдя вслед за Геной, я увидел его с мокрым котенком. Моросил холодный дождь, котенок свернулся у него на ладони. «Ты что, Гена?» – спрашиваю. «Да вот, не знаю, что делать. Выхожу и вижу это существо, а дома большая собака и кот. Принесешь домой – разорвут. И взять не могу, и бросить жалко…» Подумал и вздохнул: «Ладно, возьму, а там посмотрим». Наутро Гена пришел счастливый: «Знаешь, – говорит, – ни кот, ни собака котенка не тронули. Он обсох, осмелел и уже стукнул собаку лапой по морде». Я смотрел на лицо Гены, с виду, может, и не интеллигентное, зато по-настоящему доброе. На Колыме я встречал таких немало. Про них Володя говорил: «Лица рогожные, а души шелковые». К счастью, и это моя главная надежда – их еще много в России.
– Скажи, Вадим, что чувствует человек, переживший с твое, снова оказавшись на
Колыме? – спрашивает Леонид. – Ненависть? Обиду? Злость?
– И еще любовь! – говорю я.
– То есть?
– Ты же сказал – это моя молодость. Тут я нашел друзей, встретил Римму, родился
Вадька… Это моя – понимаешь? – моя жизнь, как она сложилась, а мне жить на свете -
нравится!
…По обе стороны дороги тянутся развалины бывших зон, опустевших поселков, одиноких печных труб, из которых больше никогда не заструится дым. Машин на дорогах мало, людей тоже, везде следы разрухи и запустения. Как будто над районом трассы пронесся разрушительный смерч. Золотая промышленность страны, в том числе на Северо-востоке, была не готова к потрясениям, вызванным приходом к власти людей, не понимавших, что они делают. Я даже вообразить не мог ущерб, наносимый всем этим экономике страны, но еще страшнее было представить, что ожидает людей, здесь родившихся, выросших, имевших семьи, крышу над головой и в один миг оставшихся безо всякой работы. Жизнь в небольших приисковых поселках всегда была трудной, но для местного населения, никуда не выезжавшего, в других местах не имевшего ни родни, ни какой-либо другой зацепки, не существовало ничего ужаснее, чем потерять работу.
Дитмар и его группа часто просят водителя остановить машину, идут к развалинам, но снимать «уходящую натуру» как-то не решаются, даже не берут в руки камеру, испытывая неловкость, как будто оказались на кладбище, на чужих похоронах.
– А это что? – спрашивает Дитмар, споткнувшись о какой-то бесформенный предмет и
поднимая из-под ног вросший в землю задубелый, белесый, до невозможности растоптанный
башмак. Он рассматривает предмет, как археолог находку неизвестного предназначения. -
Смотри, как обувь снежного человека!
– Башмак лагерника, – говорю я. – Ему лет шестьдесят.
Дитмар жалеет, что башмак слишком тяжел. В музее «Бати» или «Саламандры» ему бы не
было цены.
«Жители Мальдяка! Ударным трудом крепите могущество нашей Родины!» Старый лозунг, написанный белой краской по листу жести, помят и перекошен, как будто на нем потоптались и снова приколотили к стене двухэтажного дома. Никто не знает в точности, что означает слово «мальдяк» в переводе с языка кочевавших здесь эвенков, но по одной из версий, самой пророческой, это значит «вымирать во время эпидемии», «быть уничтоженным». Давно исчез с лица земли многолюдный лагерь в распадке, над которым в морозные дни стоял непроницаемый туман, пробиваемый светом прожекторов. В траве еще долго валялся щит, прикрепленный у входа в зону: «Добро пожаловать!»
После ликвидации лагерей оставалось три приисковых поселка, где когда-то жили семьи охранников, ссыльные, освобожденные, работавшие на почте, в медпункте, бане, школе, библиотеке. Из них формировался коллектив государственного предприятия по добыче золота. Он насчитывал больше тысячи человек. Большинству некуда было отсюда податься, они обустраивались прочно, навсегда, уверенные, что работы на полигонах на их век хватит. В последнее время на Мальдяке образовались три старательские артели. Они стали называться обществами с ограниченной ответственностью и давали в год до полутонны золота. Люди неплохо зарабатывали, белили барачного типа дома, в окнах появились горшочки с цветами – признак уверенности. Все переменилось в одночасье: поселки объявили подлежащими ликвидации, жителям предложили поскорей освобождать дома, искать пристанище в других местах, а непослушных, желающих оставаться, власти принуждают покидать поселки, перекрывая все системы жизнеобеспечения. Стоит поселок – одни пустые окна.
Даже в Восточной Сибири, когда строили гидростанции, когда искусственные водохранилища затапливали деревни, и невозможно было ни задержать, ни приостановить приход воды, даже там старались сначала решить, куда перемещать, чем занять людей. На Колыме в 90-е годы ничто не требовало спешки, но власти решительно отказывались содержать поселки. Еще люди оставались в домах, а уже появились ватаги предприимчивых доброхотов, которые снимали провода под напряжением, разбирали и увозили электродвигатели, вытаскивали, откуда только можно и нельзя, цветной металл, сжигали постройки. Удручающие картины, увиденные на Мальдяке, привели в замешательство съемочную группу. Дитмар бродил среди развалин и все переспрашивал: «Я правильно понимаю, что здесь под ногами золото?»
Мы нашли какую-то контору, а в ней Владимира Алексеевича Белоконова, председателя «Элиты», одного из трех обществ с ограниченной ответственностью. Пожилой, усталый человек. Он на Колыме четверть века. На Мальдяке, говорит, остались старые отработки, их уже в который раз перемывают, а разведку новых полигонов никто не ведет. Подсчитанных запасов нет. Партии геологов теперь работают только на себя: если что-то приличное находят, держат в секрете, никому не передают, никого не подпускают. «У нас рыночная экономика!» – говорят. Какая же она рыночная, если у недр нет хозяина, они во власти тех, кто имеет к ним доступ.
– Ничего не могу понять! – говорит Дитмар.
А мы можем понять? После Второй мировой войны Германии понадобилось пять лет, чтобы подняться из руин. Советский Союз за этот же примерно срок оправился от страшных разрушений, вышел в число мировых держав. Выбираются из кризиса бывшие социалистические страны Восточной Европы. И только ельцинская команда продолжала сталкивать Россию вниз, разрушая созданный прежде экономический потенциал, принимая как неизбежность падение добычи природных ресурсов, в том числе золота.
Традиции артельно-кооперативного труда и социальная психология россиян, в которой не было места накопительству, до революции мешали нарождавшемуся капиталу и в 90-е годы XX века снова стали мешать инициаторам навязываемых сверху капиталистических реформ. Капитал, поддержанный властями, стараниями самих властей начал ломать традиции, психологию, налаженный быт огромных масс людей. На смену беспределу уголовному стал приходить беспредел новых хозяев страны.
