Борис Носик - Швейцер
14 января 1965 года Альберту Швейцеру исполнилось девяносто лет. Он был теперь, по выражению одного из габонских министров, самый старый и самый знаменитый габонец. Юбилей этот принес Швейцеру поздравления и почести, однако, как отмечают все биографы, буржуазный Запад на этот раз не был так единодушен в своих поздравлениях. Передовая «Вашингтон пост», посвященная Швейцеру, называлась «Поиски исторического Швейцера». Доктор Монтэгю так объяснял это расхождение оценок:
«Он сделал, насколько я знаю, только одну ошибку – он прожил девяносто лет; он пережил нормальный век легенды».
Впрочем, если Запад проявил в этот юбилей меньше энтузиазма и единодушия, то зато Швейцера дружно приветствовали на этот раз страны социализма. Московская «Литературная газета» поместила поздравление, в прессе ГДР Швейцеру было посвящено много статей. Наконец, от имени населения Германской Демократической Республики его поздравил Вальтер Ульбрихт, передавший ему сердечные пожелания долгих лет, здоровья и успешной борьбы против атомной угрозы. «В этой борьбе, – подчеркнул Ульбрихт, – мы тесно связаны с Вами». В приветствии Вальтера Ульбрихта говорилось и о швейцеровском принципе уважения к жизни. «В нашем социалистическом государстве, в ГДР, – писал Ульбрихт, – мы стараемся это уважение к жизни воплотить в действительность со всеми его общественными последствиями».
«Мы хотим сделать 1965 год, – продолжал Вальтер Ульбрихт, – годом народного движения против атомного вооружения, за обеспечение и укрепление мира. При этом, я думаю, мы действуем одновременно и по линии Ваших устремлений, а именно, – по линии сохранения и защиты жизни... Поскольку Вы всегда употребляли Ваше моральное влияние на пользу мира, мы благодарим Вас в Ваш юбилей особенно сердечно».
Чехословакия прислала на день рождения доктора медикаменты для больницы. Подарок привез доктор Кальфус, который играл доктору в эти дни чешскую музыку.
– Со Сметаной я познакомился еще в молодости, – сказал почтенный юбиляр, – но теперь я его прочувствовал как следует. А этот ваш Новак для меня настоящее открытие.
Доктор Кальфус отметил, что музыка звучит теперь в Ламбарене еще чаще, чем прежде.
На девяносто первом году жизни доктор был по-прежнему подвижен, бодр и активен. Это отмечал американский врач, доктор Джозеф Монтэгю, посетивший в это время Ламбарене: «У него не было и следа слабости и забывчивости, столь характерных для человека, которому перевалило за шестьдесят. Он энергично ходил, и если походка его не была больше по-молодому пружиниста, то в ней было все-таки много силы.
Он еще считал себя молодым, а это почти то же самое, что быть молодым. Помню, как я хотел помочь ему выйти из машины, а он подмигнул мне, улыбнулся и сказал: «Пожалуйста, оставьте мне эту иллюзию молодости». Он не носил очки и говорил: «Они меня старят».
«Говорят, что человек становится старым, когда оставляет свои идеалы», – пишет Монтэгю. Именно от этой возрастной утраты идеалов всю жизнь предостерегал Швейцер. С ним этого не случилось и в девяносто.
И все же Швейцер чувствовал, что дни его на исходе. Он все чаще думал теперь о преемнике. Швейцарец Вальтер Эмиль Мунц, хирург и акушер, молодой еще человек, пять лет проработавший в Ламбарене, казался ему наиболее энергичным и увлеченным из врачей. По-прежнему работал в Ламбарене и доктор Ричард Фридман из Венгрии, усатый, высокий, похожий на Швейцера в молодости. Все так же увлеченно трудился в деревне прокаженных доктор Такахаси. Из новых врачей в Ламбарене работали теперь молодой американец-педиатр Фергюс Поуп, хирург-чех Ярослав Седлачек и совсем недавно приехавший Манфред Криер.
Рена была с отцом. Она все больше увлекалась делом доктора и его идеями, трудилась в лаборатории, вникала во все ламбаренские дела. Она с восторгом рассказывала доктору, что его внучка Кристина тоже «заразилась Ламбарене» и теперь изучает медицину в Швейцарии.
В то лето Швейцер снова вел строительные работы. На протяжении всего лета по-прежнему сыпались на Ламбарене посетители – с Запада, с Востока, из самой Африки. Один из них, Пауль Герберт Фрайер из ГДР, напечатал в «Нейес Дейчланд» отчет о своих беседах со Швейцером:
«18 июня – разговор о Вьетнаме, Швейцер осуждал кровопролитие во Вьетнаме и воинственный пыл Пентагона; 21 июня – разговор об участившихся нападках на Швейцера в прессе; Швейцер, как всегда, сказал, что на это не нужно обращать внимания; 2 июля – разговор о борьбе за мир: позиция Старого Доктора оставалась прежней – народы должны договориться, потому что победы в этой войне быть не может, только смерть для всех живых существ».
В августе Швейцер отвечал на письма, спешил написать всем, кому обещал. Еще в феврале доктор Мунц был назначен главным врачом ламбаренской больницы. 13 августа Швейцер в письме «Швейцеровской ассоциации» объявил о своем желании, чтобы его дочь Рена Эккерт-Швейцер взяла на себя административное руководство больницей. Он чувствовал, что Рена приобретает все больший авторитет в больнице. А может, инстинкт бессмертия требовал от него и такого продления себя во времени, и такого объединения своей крови и своего дела.
Его так же беспокоила судьба мира, на всех парах спешащего к новой войне, на этот раз – последней войне, не потому, что победит правда, а потому, что больше некому будет жить на земле и некому воевать. В эти последние свои дни он снова говорил об атомной угрозе. Он успел подписать воззвание против войны во Вьетнаме.
27 августа Швейцер писал письмо американскому медику доктору Джозефу Монтэгю, работавшему в это время над книгой о Ламбарене и его основателе:
«В своей будущей книге, описывающей мою работу и больницу, пожалуйста, выразите то глубокое братское уважение, которое я испытываю к медицинской профессии.
Мне кажется, врачи всегда проявляли больший интерес к человечеству, чем многие другие люди.
Есть, однако, возможности для еще большего служения гуманности и в сфере просвещения, и в народных делах. Придавая этому должное значение, мы, вероятно, сможем приблизиться к великой цели достижения мира во всем мире».
Это письмо, так же как и письмо в ГДР, доктор написал 27 августа, а 28-го он сказал дочери, что чувствует себя очень усталым и что она должна приготовиться к неизбежному.
«Когда я умру, – сказал Старый Доктор, – прежде всего извести семью и наших в Страсбурге. Ты знаешь, где хранятся бумаги, и займешься моим завещанием. Прежде всего подумай о пациентах и здешних моих добрых друзьях. Насчет похорон я все тебе рассказал. Они будут такие же, как и все другие похороны в Ламбарене, – простые и немедленные. Я рад, что ты со мной».
