Давид Арманд - Путь теософа в стране Советов: воспоминания
Раз я иду по коридору, а из запертого карцера дым валит. Я побежал за надзирателем, отперли, глядим: там урка замотался в соломенный мат, который выдавали в карцере вместо тюфяка, и поджёг себя. Мы еле потушили огонь. Обгорел он очень сильно, но всё-таки остался жив. И требование, по поводу которого он протестовал, оказалось самое вздорное, взбалмошное.
Из культурных развлечений урки больше всего любили хоровое пение. Пели: «Ах, чья-то лошадёночка стоит у бардака…», «Как пошли мы раз в бардак…», «Мне всего шестнадцать лет, а… уж нет…», «Через речку баба шла…» и другие фольклорные номера в том же роде. Особое воодушевление вызывал знаменитый «Гоп-со-смыком!» Когда кто-нибудь запевал:
Вы меня послушайте, друзья, ха-ха,
Гоп-со-смыком, это буду я, ха-ха,
Ремеслом я выбрал кражу,
Из тюрьмы я не вылажу,
Исправдом скучает без меня, ха-ха (2 раза),
то вся камера тотчас подхватывала. Песня была полуцензурной. Пока Гоп-со-смыком играл в карты, умирал, попадал на Луну, дрался с чертями, напивался, покупал шкуру (крал бумажники), в том числе у Иуды Искариота, её можно было слушать не краснея. Но когда на Луне он встречал Марию Магдалину, начиналось чёрт знает что.
Иные песни были трагические и вполне приличные. Например, про Марусю, которая ссучилась и которую её сожитель — вор за это убил:
Ты зашухерила всю нашу малину,
Так теперь маслину получай…
Или про удалого молодца, которого жестокие судьи приговорили к тюрьме, в то время как единственной его целью было
Получше выпить, закусить,
В кругу девчонок повертеться…
Такое невинное желание кончается тем, что
И вот красивый, молодой
И не похож совсем на вора,
Теперь стою перед судом
И дожидаюсь приговора…
Я прокурору заявил,
Что приговором не доволен,
При первом случае бегу
И буду снова птицей вольной!
Стариной веет от песен, сочинённых ещё до революции:
Ты скажи-ка брат, голубчик,
Это что за серый дом?
А ещё скажи, голубчик,
Кто хозяин будет в ём?
Эта дом стоит казённый,
Александровский централ,
А хозяин в етом доме
Сам Романов Николай.
Очень популярна была песня про убийцу, осуждённого на пожизненную каторгу.
Сорок лет в Сибири дальней
В руднике я просидел,
И совсем за эти годы
Весь, как лунь я поседел…
Вдобавок его мучает совесть. Он убил из ревности свою жену и товарища, а потом выяснилось, что они вовсе не совершили прелюбодеяния. Ему являются привидения:
Вот она передо мною
В белом саване стоит.
Голова залита кровью,
И в груди кинжал торчит…
После таких мрачных просто необходимо было грянуть залихватскую:
Ах и не стой на льду,
Да лёд провалится,
Ах не люби вора,
Да вор завалится.
Вор завалится,
Да будет чалиться,
Передачи носить,
Не пондравится…
Наконец, пели всякую цыганщину и душеспасительные романсы, вроде:
Не пора ли нам, измученным душою.
На минуточку прилечь и отдохнуть,
или:
Сердце рвётся от тоски,
На душе тревога.
Угоняют в Соловки…
Дальняя дорога!..
Вообще пьяная и жестокая, хныкающая и вероломная шпана очень любила поговорить в стихах и песнях о своей страдающей и загубленной душе.
Что касается моей души, то я всячески старался её усовершенствовать. Читал теософические книги «У ног учителя Кришнамурти» и «Чему мы будем учить» С. Джинарджадаза, каждое утро медитировал и старался давать себе на день, не слишком, впрочем, успешно какое-нибудь нравственное задание. Очень плодотворный разговор о религии вышел у меня с одним заключённым, убеждённым атеистом. Оба остались при своих мнениях, но оба обогатились новыми мыслями. Под конец он мне задал вопрос: «Что такое мысль с идеалистических позиций?» и я, сшивая ремни на «Геркулесе», приготовил ему целый доклад по этому поводу.
По случаю каких-то торжеств в Москве было много иностранцев. Их водили везде и, когда они высказывали желание познакомиться с нашими тюрьмами, их приводили в Сокольнический исправдом, который, очевидно, считался образцовым и наименее «впечатляющим». Так, у нас побывали две экскурсии: немцы и швейцарцы. В обеих оказались эсперантисты, и я с удовольствием лишний раз убедился в пользе и практической применимости эсперанто. Я поговорил с гостями вволю и, конечно, рассказал о преследовании отказников в РСФСР. Эсперантисты переводили мои слова своим товарищам. Гости были удивлены, так как их уверяли, что у нас освобождают всех, кто отказывается от военной службы по своим убеждениям. Они, в свою очередь, удивили меня рассказами, что в Вене сейчас происходит совершенно легальный конгресс абстинентов из разных стран и никто их не сажает за решётку. Что в большинстве стран существует замена военной службы тяжёлыми невоенными работами для лиц, идейно не желающих служить в армии. Только в Швейцарии это дело преследуется, да и то не как у нас.
Во время моего разговора с иностранцами начальство, повсюду следовавшее за экскурсантами, стояло и мило улыбалось, явно гордясь культурным арестантом: «Вот-де у нас какая страна, мазурики и те как чешут по-немецки!»
Беседа с иностранцами была не единственной почестью, которой я удостоился. Мне была посвящена радиопередача! В ней говорилось, что такой-сякой имярек учился пять лет на казённый счёт, получал от государства стипендию и за неё ответил чёрной неблагодарностью. Окончив ВУЗ, он уклонился от воинской обязанности под предлогом религиозных убеждений. Например, военкомат предлагал ему заменить строевую службу санитарной или работой в рудниках, в пожарной части и т. п., он отказался от всего. Советский суд вскрыл подлую личину дезертира и шкурника. Преступник получил по заслугам. Позднее я узнал, что примерно то же было воспроизведено в «Правде» и в каком-то журнале, кажется, в «Безбожнике».
До этого случая, когда я читал в газетах или слышал по радио о каких-то политических обвинениях или судебных процессах, я думал, как большинство людей: «Ну, это, конечно, очень преувеличено, но ведь нет дыма без огня, что-нибудь непотребное он всё же натворил. Не могли же всё выдумать!» Теперь я убедился, что сильно недооценивал способностей советской прессы в области научной фантастики. Она ведь унифицирована, следовательно, никто не может поймать газету или журнал за руку и сказать: «Не ври!» Словом, с тех пор я убедился, что факты могут быть буквально вывернуты наизнанку. Когда кого-нибудь называют «врагом народа», я не верю ни единому слову. Может быть, я иногда бываю неправ, — что ж поделать, так меня научили на моём собственном опыте.
