Лев Дёмин - С мольбертом по земному шару
Порт-Артур, стратегически важный порт на Ляодунском полуострове в Желтом море, Россия получила в аренду на двадцать пять лет по конвенции с Китаем, подписанной 15 марта 1898 года. На Ляодунский полуостров претендовала и Япония, захватившая его в ходе японо-китайской войны 1894–1895 годов, но вынужденная затем под давлением России, Германии и Франции вернуть его Китаю. С обеих сторон русско-японская война носила несправедливый, захватнический характер. Столкнулись два империалистических хищника из-за раздела сфер влияния на Дальнем Востоке. Нельзя, однако, забывать, что агрессивной, нападающей стороной выступила Япония. Беспечность российских правящих кругов, прямое предательство некоторых высших военачальников, военная неподготовленность и техническая отсталость русской армии, вся прогнившая самодержавная система привели к тяжелому и позорному поражению России. Но каковы бы ни были цели царизма в этой войне, русские солдаты и матросы, многие офицеры и отдельные военачальники показали образцы высокого героизма и в обороне Порт-Артура, и в сражениях в Маньчжурии и на море.
Вероломное нападение Японии на Россию не явилось для Верещагина неожиданностью. Еще накануне трагической даты он пишет письмо военному министру А. Н. Куропаткину, в котором высказывает пожелание, чтобы Алексей Николаевич предложил царю свои услуги в качестве главнокомандующего русскими вооруженными силами на Дальнем Востоке. В качестве аргумента в пользу своей идеи Василий Васильевич приводит подобный же прецедент — в 1812 году русскую армию возглавил Барклай де Толли, бывший до этого военным министром.
Зная Куропаткина еще по последней русско-турецкой войне как человека честного и исполнительного, неплохого штабиста, накопившего некоторый боевой опыт, Верещагин явно переоценивал его способности стратега. Куропаткин отнюдь не был крупномасштабным полководцем, способным к смелым и самостоятельным решениям, и показал себя на Дальневосточном театре военных действий далеко не лучшим образом. Но иных, более талантливых генералов в поле зрения художника, увы, не было. Вот он и сотворил себе кумира из Алексея Николаевича Куропаткина.
Уголок московской мастерской В. В. Верещагина. Фотография начала XX в.
Уже в вышеупомянутом письме военному министру Верещагин выражал желание отправиться на фронт, если война станет реальностью: «Пожалуйста, устройте мое пребывание при главной квартире Вашей ли или другого генерала, если дело дойдет до драки». А через несколько дней после нападения японских кораблей на Порт-Артур художник напомнил военному министру письмом, адресованным его жене Александре Михайловне, о своем стремлении отправиться на фронт: «Знаю, что Алексей Николаевич страшно занят, но все-таки прошу вас уведомить меня, когда ему можно представиться. Если он пойдет — ведь был же командирован командовать армией военный министр Барклай де Толли, — то я готов зачислиться к нему в ординарцы в уверенности, что он меня побережет…»
Именно в эти дни Верещагин совершает поступок, казалось бы несвойственный его характеру и мироощущению, противоречащий всей его цельной и гордой натуре. Поступок, вызывающий недоумение биографов и противоречивые толкования. Противник самодержавной системы, имевший неприязненные отношения с отцом и дедом последнего монарха, он пишет Николаю II пять писем, в которых пытается давать ему военные советы. Замысел предерзкий! Первые три письма написаны художником еще до отъезда на Дальний Восток. Два остальных — с театра военных действий.
О чем в них шла речь? Верещагин настаивал на активных наступательных действиях русских войск против японских сил, на ускоренном выезде на Дальний Восток в качестве главнокомандующего генерала Куропаткина. Он советовал обратить внимание на сохранность коммуникаций, особенно мостов, на таких больших реках, как Сунгари, использовать ввиду перегруженности Великой сибирской железной дороги в качестве транспортной магистрали реку Амур. В заключительном письме художник обращал внимание царя на неудобства гавани в Порт-Артуре, слабое вооружение его береговых батарей, которые были оснащены преимущественно устаревшими орудиями образца 1878 года, уступавшими по дальнобойности японской корабельной артиллерии. Верещагин настаивал на присылке для защиты Порт-Артура современных систем десяти- и двенадцатидюймового калибра. Через все письма проходила идея необходимости серьезного укрепления русской обороцы на Дальнем Востоке.
Эти письма Верещагина царю были опубликованы в 1931 году в журнале «Красный архив» со вступительными комментариями. Их автор (подписавшийся А. С.) объясняет этот поступок художника тем, что взяла свое социальная сущность выходца из дворянско-помещичьего класса. Вряд ли выдерживает критику такой вульгарно-социологический подход.
Письма, адресованные Николаю II, отнюдь не свидетельствовали о каких-то особых симпатиях художника, а если говорить точнее — вообще о каких-либо его симпатиях к последнему монарху или о переломе в его антимонархических настроениях. Нападение Японии на Россию, хотя и не было для Верещагина неожиданным, глубоко потрясло его. Как человек, имеющий военный опыт, художник сознавал, к каким тяжелым последствиям приведет беспечность правящих кругов, неподготовленность России к войне. Этими последствиями будут огромные напрасные жертвы, гибель многих русских солдат и матросов. Гуманист Верещагин, относившийся непримиримо ко всякому проявлению милитаризма, мучительно раздумывал над тем, как избежать многотысячных потерь в неизбежных сражениях на суше и на море. И вот родился иллюзорный план обратиться на высочайшее имя и поделиться с царем своими мыслями, дать практические советы.
Рассчитывал ли всерьез Верещагин на какую-либо благоприятную реакцию самого царя? Скорее всего он надеялся, обращаясь на имя главы государства, что его письма станут достоянием царского окружения, правительственных кругов и наиболее здравомыслящие государственные деятели окажут на слабохарактерного Николая влияние и посодействуют укреплению России на Дальнем Востоке. И тогда война с Японией будет стоить меньших жертв. Может быть, в этом проявились временные либеральные иллюзии художника, но никак не верноподданнические чувства или симпатии к царю, ничтожной и политически обанкротившейся фигуре. По всей видимости, Николай II никак не среагировал на письма Верещагина и оставил их без внимания. На подлинниках писем, хранящихся в Центральном государственном историческом архиве, нет никаких помет.
