Александр Лебедь - За державу обидно
Предоставили слово и мне. Помянув любезного сердцу моему Платона, я достаточно коротко и, кажется, жестко сказал о том, что не опьяниться бы свободой в неразбавленном виде, не махнуть бы по нашей старинной российской привычке из крайности в крайность. Сказал и о недопустимости в сложившейся обстановке никаких резких движений. Призвал не допустить наметившихся было расправ, сохранить спокойствие и выдержку, сказал о том, что если кто в чем и виноват, то это должен решить суд, а отнюдь не толпа. Моя речь прозвучала диссонансом в общем хоре, она не понравилась. По лицам было видно, что от меня ждали совершенно другой речи. Надо сразу сказать, что после этого митинга интерес ко мне со стороны тульской демократической общественности сначала резко упал, а потом и вовсе исчез.
Что Бог ни делает - оно к лучшему. Меня это почему-то нисколько не огорчило. На фоне этого демократического шабаша, с момента моего возвращения 22 августа и далее на протяжении двух дней, меня всюду доставали корреспонденты всех мастей и рангов. Меня ловили возле дома, возле штаба дивизии и в других мыслимых и немыслимых местах. Мне звонили. Я отмахивался от них, и чем больше отмахивался, тем настойчивей они становились. В конце концов я осатанел и объявил, что отвечу всем желающим на все вопросы сразу в 16 часов 24 августа в штабе дивизии. К назначенному времени собралось человек 25.
Эту импровизированную пресс-конференцию условно можно разделить на три акта. В первом акте вопросы несли на себе налет восторженности и сводились к одной мысли: как это здорово, генерал, что вы своевременно защитили нашу демократию. Я встал и объяснил, что я не демократ и мне до нее нет никакого дела. Не демократию я защищал, а здравый смысл. Я русский генерал, и никакая сила не может заставить меня расстрелять русский же народ. Корреспонденты быстро разочаровались, и начался второй акт. Смысл его: как это здорово, что эта душка, генерал Лебедь, стал на сторону еще большей душки, генерала Руцкого. Тут я их совсем уже бестактно огорчил, заявив, что все генералы Советской армии воспитывались примерно одинаково, и Руцкой точно такой же армейский лом, как и я.
- Равняйсь! - вот и вся его демократия.
Сущность третьего акта можно сформулировать довольно коротко: "Ну-у-у! А мы-то думали".
Эпилога не потребовалось. На что уж там рассчитывали - не знаю, но ушли все от меня огорченные, рассерженные и разочарованные.
Уже на митинге в первый раз прозвучало, что я получил значительно более высокое назначение и в ближайшее время приступлю к исполнению новых обязанностей. Дальше - больше! Меня поздравляли с назначением на должность командующего ВДВ, заместителя министра обороны, начальника главного управления кадров, ссылаясь на получение этой информации из "самых-самых" достоверных источников. Чем я больше доказывал, что все это чушь, тем меньше мне верили. Мне подмигивали, всем своим видом демонстрируя, что все знают, ценят мою скромность, не пора бы уже и выпить, и закусить. Я плюнул и перестал отказываться от любых должностей.
- Вы назначены командующим ВДВ! Поздравляем!
- Знаю.
- А что ж вы не?..
- Приказа нет.
- А - а - а!..
Все уходили успокоенные в предвкушении, что как только состоится приказ, я соберу всетульский пир.
Дело дошло до того, что на эту удочку попался даже такой заслуженный и всеми уважаемый человек, как начальник штаба воздушно-десантных войск генерал-лейтенант Е. А. Подколзин.Он позвонил мне числа 27-28 августа и минут десять высказывал мне обиду. Суть ее - всякая зелень пузатая молча, сопом лезет в командующие в обход старых десантных волков, не имея на то ни морального, ни образовательного права. Мне этот бред к тому времени уже порядком поднадоел, и когда и Евгений Николаевич заговорил об этом же, я в ответ невежливо расхохотался, чем обидел его еще больше. Попытки смазать бестактность успокоительными речами успеха не имели.
А тем временем... количество защитников Белого дома росло катастрофическими темпами. По моим подсчетам, в самые напряженные моменты было ну никак не более 100 тысяч человек, а тут счет пошел на миллионы. Выяснилось, что одних врачей было более 10 тысяч человек. Оборона называлась героической, но героической она могла бы стать лишь в том случае, если бы было наступление, а его-то как раз и не было. Оборона была! Люди к ней готовились. Воздадим должное мужеству этих людей, но наступления не было. А значит, эпитет "героическая" неправомерен. Низвергались авторитеты, на всех уровнях шли разборки, в людях были разбужены низменные инстинкты. Майоры становились полковниками, полковники - генералами. Толпы авантюристов и проходимцев с "демократическим" имиджем штурмовали теплые хлебные места, толкались и визжали у корыта власти. На страну саранчой сыпались временщики. В общем, все это было, на мой взгляд, дико. Настолько дико, что когда однажды в сентябре я был приглашен участвовать в телевизионной передаче "Добрый вечер, Москва!", которая шла в прямой эфир, не преминул этим воспользоваться, чтобы высказать свое мнение на этот счет. Ведущий передачи Борис Ноткин проинформировал меня, какие вопросы он мне намеревается задать, определил и предположительную направленность ответов. Я кивал. Когда началась передача, Борис патетическим тоном, все более накаляясь, возвестил: "И когда я услышал... войска генерала Лебедя перешли на сторону восставшего народа, слезы радости закипели у меня на глазах..." И закончил деловым вопросом: "Как вы себя чувствуете в роли защитника Белого дома?" Я выплеснул всю накопившуюся во мне желчь: "Как известно из истории, Владимиру Ильичу Ленину на памятном субботнике помогали нести бревно около трех тысяч человек. Защитников Белого дома уже более трех миллионов, и, опасаясь затеряться в этой огромной героической толпе, я официально отказываюсь от статуса "защитника Белого дома". Оставшееся до конца прямого эфира время Борис пытался загладить мою вопиющую бестактность.
Неожиданно оживился мой старый "приятель" Иван Яковлевич Бойко. Он был к тому времени уже генералом... И вместе со своим славным заместителем (к тому времени полковником) Карасевым в газетенке "Ленинское знамя", которая до недавнего времени была газетой Московского обкома КПСС, а с сентября стала носить громкое и маловразумительное название "Народная газета Московского региона", опубликовали опус. Суть его: дикий афганский генерал прибыл, грозился всех перестрелять, при этом кричал, что он-де, генерал, "в рот Одессу брал, камни грыз, кровь мешками проливал", а они, Бойко с Карасевым, два мужественных мента, героически возражали, причитая при этом: "Генерал, вы за кого? Вы за Ельцина? Вы с народом? Вы за демократию?" Непонятным в этом опусе осталось одно и, на мой взгляд, главное: события эти происходили 19 августа, а опус появился 17 сентября. Опытный служака, полковник милиции Бойко, услышав такие вопиющие угрозы, просто обязан был сначала устно, а потом письменно рапортом доложить непосредственному начальству. Но ни своему непосредственному начальнику Александру Васильевичу Коржакову, ни прямому начальнику на тот период Виктору Павловичу Баранникову ни устно, ни письменно Иван Яковлевич ничего не докладывал. Ларчик открывался просто: какой-то кооператив выделил 1 миллион 200 тысяч рублей для премирования наиболее отличившихся милиционеров. Бойко с Карасевым подсуетились, месяц сочиняли, тиснули матерь-ялец в "Народную газету" (ни одна другая этот бред печатать не стала бы) и предъявили кооперативу вексель к оплате. У меня есть все основания так полагать, потому что все серьезные оперативные работники, которые со мной на тот период разбирались, прочитав этот материал, от души хохотали.