Франко Дзеффирелли - Автобиография
У меня уже давно закралось подозрение, что эта колоссальная опера на самом деле очень личная история, и ее можно будет реализовать именно на таком маленьком пространстве. Верди ясно показал, с самых первых нот увертюры, что в «Аиде» не только духовые инструменты, трубы и барабаны. Далекое пианиссимо скрипок постепенно нарастает, напоминая шум вод Нила, от истоков в Эфиопии, где родилась Аида, до Египта, где она стала рабыней. Эта навевающая воспоминания музыка — словно далекое эхо другой планеты, она проникает в душу как колдовство, как чары.
Моя последняя постановка «Аиды» в 1998 году для открытия Императорского театра в Токио была квинтэссенцией торжественности и зрелищности, какие только можно показать на сцене. Помню, что, глядя на шестьсот исполнителей, я думал: «До чего ж, наверно, надоело Верди, что его „Аида“ — это повод поднимать на сцене такой шум».
А в Буссето мне предоставлялась возможность попытаться свести «гигантскую машину» к минимуму и сделать оперу маленькой, частной и совершенно новой. Мне давали небольшой оркестр и молодого талантливого дирижера Массимилиано Стефанелли, который каждому инструменту позволял прозвучать и быть узнанным. На этот раз певцам не пришлось бы мериться силами с оркестром, они могли бы петь человеческими голосами и с душой, так, как, собственно, опера и была задумана автором.
Когда распространилась новость, что мы ищем молодых и неизвестных исполнителей для «Аиды», они стали слетаться стаями со всех континентов. Но я сразу понял, что если хочу найти своих исполнителей, то придется самому искать их по белу свету. Я организовал поездку в Нью-Йорк в конце октября (спектакль был назначен на конец января!) и провел три дня, слушая молодых певцов всех американских оперных школ. Передо мной прошел легион талантов, молодых, отлично подготовленных, хорошо знавших театр и музыку, потому что в Америке опера очень популярна и много талантливых актеров.
В моих жилах заиграли новые силы, как будто я получил толчок сверху и изнутри.
Я сразу нашел трех молодых певцов на главные роли: Адина Аарон, Кейт Олдрич и Скотт Пайпер. Но были и другие, прекрасные и многообещающие. Такой цветник, в котором я буквально утонул. С этими исполнителями, которые совпадали с указаниями Верди о персонажах, — молодыми, красивыми, влюбленными, я начал готовить спектакль.
Я привез троих американцев в Буссето и передал их одному из лучших теноров XX века, Карло Бергонци, который был моим Радамесом в легендарной постановке «Аиды» в «Ла Скала» в 1963 году. У Бергонци в Буссето школа оперного пения, которая пользуется большой популярностью. Карло с удовольствием согласился быть нашим художественным руководителем, и в результате именно он сумел обеспечить всю постановку.
Это был очень веселый месяц, мы много работали, очень сдружились и многое открыли. Приехали в Буссето и другие артисты, не только итальянцы, но и из соседних стран, слетелись как голуби на голубятню. Прелестный городок наполнился молодежью, полной энтузиазма и сил.
Я был в полном упоении, результаты не могли не быть великолепными. Международное признание и успех спектакля в Буссето и других театрах, где он был показан, подтверждает, что эта маленькая «Аида» — действительно самая удачная оперная постановка за всю мою жизнь.
Лучшее лекарство от моих болезней.
В день премьеры 27 января 2001 года, в столетнюю годовщину со дня смерти Верди, в театре собрались особенные зрители. Там были Рената Тебальди и Джульетта Симионато, которые когда-то, в годы славы, великолепно пели Аиду и Амнерис по всему миру, и нередко вместе с Бергонци в роли Радамеса.
После любовного дуэта третьего акта растроганные зрители пять минут аплодировали стоя. Невинность и чистота этих молодых певцов, с точки зрения как вокала, так и актерского мастерства, сделала их персонажей живыми, и публика без памяти влюбилась в них.
На этой крохотной сцене все выглядело как в увеличительном стекле — не пропадал ни жест, ни выражение лица. Наконец-то восторжествовала деликатная, трогательная история любви. Для меня это было самое большое достижение.
Не знаю, смогу ли еще когда-нибудь так удачно что-нибудь поставить, как поставил эту «Аидочку», маленькую, но огромную. Как будто какая-то удивительная сила соединила в прекрасном геометрическом узоре талант всех участников, от самого последнего члена массовки до прекрасных исполнителей главных партий: Адина Аарон — Аида, о которой можно было только мечтать, прекрасная, черная, полная страсти; Кейт Олдрич — Амнерис, властная царственная тигрица; Скотт Пайпер — Радамес, мужественный сильный воин, настойчивый и честолюбивый, но уязвимый и ранимый.
Я очень люблю этот период своей жизни, потому что он выпустил на свободу новые жизненные силы как раз тогда, когда я уже собирался сказать всем последнее прости. Доктор Познер оставил мне надежду и луч света в том мраке, который окутывал мое будущее. А теперь все снова засверкало в ослепительном свете. В волнах этого света, как в отблеске буссетовской «Аидочки», состоялся и мой второй спектакль на Арене ди Верона, тот самый «Трубадур», которого я задумал на больничной койке в клинике профессора Легре. В этой опере ручьями льется кровь, там столько насилия, столько страсти — вот так молодой Верди неожиданно заявил о себе на всех сценах Европы. «Берись за работу и не сомневайся, не хнычь о здоровье», — слышал я внутренний голос, звучавший как приказ. Ослушаться я не мог — и нырнул в эту позитивную атмосферу.
Я представил, а скорее, увидел мир «Трубадура» как мир оград и решеток, оружия, жестоких битв, страстных цыган, любовной горячки, пыла страсти и ревности. Сцена так и возникла перед моим внутренним взором, воплотить ее в реальности оказалось просто, и Арена получила отличный спектакль в год памяти Верди. Один из самых моих лучших спектаклей, он убедил меня, что я снова наконец на верном пути.
Кроме того, пока я готовил «Трубадура», мы с Мартином Шерманом работали над сценарием для фильма «Каллас навсегда», который я начал снимать, едва выпустил спектакль в Вероне.
Я вновь обрел мечту, муки творчества, отвагу и безумие золотых лет.
XXV. Четырежды двадцать
После смерти Марии Каллас мне неоднократно предлагали сделать фильм о ней — о ее жизни, успехе и бесконечных сплетнях и интригах, окружавших ее. Болезненное любопытство продюсеров больше всего возбуждал треугольник Каллас — Онассис — Жаклин Кеннеди. И всякий раз мне приходилось с твердостью заявлять, что я был слишком близок к Марии и ее проблемам, чтобы браться за такую деликатную тему. Уж если я и решусь снимать о ней фильм, то пойду совсем другим путем.
